Свадьба под прицелом - Ива Ривер Страница 10

Целыми днями я лежала в Ликиной спальне в обнимку с котом, курила сигарету за сигаретой и терзалась чувством вины, тупо считая, что Лика осталась бы жива, приедь я на день раньше. Всего на один день! Она не погибла бы в пожаре, который случился на даче, она бы просто туда не попала… Если бы Сашка не устроил потоп. Если бы я плюнула на это и уехала, оставив его одного устранять последствия. Если бы можно было знать наперед…

Андрей почти всё время проводил с нами. Он молча сидел в кресле и опустошал бутылку за бутылкой. Какие «если бы» крутились в его голове, я не знаю. Но очень надеюсь, что его не преследовали видения, как Лика задыхается в дыму, как горят её кожа и волосы… Потому что меня преследовали, и переживать это снова и снова было невыносимо. Особенно в первые дни.

А ещё этот бесконечный звон часов с боем, от каждого удара которых внутри всё переворачивалось. Как будто каждый удар напоминал, что мы продолжаем жить, а любимый нами человек — уже нет… Попросить их остановить я почему-то не могла, но в какой-то момент Андрей это сделал сам. То ли заметил, как я вздрагиваю, едва заслышав этот погребальный звон, то ли испытывал похожие чувства.

Немножко легче стало лишь после похорон. Хоронили Лику в закрытом гробу, и может, оттого, что я не видела тела, со временем мне почти удалось отогнать страшные видения, и я даже стала ловить себя на мысли, что не могу до конца поверить, что её больше нет.

А вот Андрей пил коньяк, как воду. На работу он почти не ездил, зато каждое утро мы, как на службу, отправлялись на кладбище. Садились у двух сиротливых холмиков и молча наблюдали, как солнце поднимается в зенит.

Насчёт гектара Лика, конечно, преувеличила, но пространство в самом деле оказалось большим, пустынным и невыносимо тоскливым. Трава здесь почему-то не росла, недавно посаженные берёзки, вытянувшиеся вдоль кладбищенской стены, были далеко, и мне казалось, что именно так должен выглядеть край света, конец времён и вселенская тоска: две усыпанные умирающими цветами могилки посреди безжизненной, опалённой солнцем земли…

— Я слышал ваш разговор с Ликой, — произнёс Андрей. — Она сомневалась, что для меня это будет страшный удар…

— Это не так, Андрей, — я повернулась и ободряюще сжала его руку, — она знала, что ты её любишь.

***

По обрывкам разговоров в доме было понятно, что ведётся расследование и к нам частенько наведываются сотрудники правоохранительных органов. Но ни меня, ни Андрея никто пока почему-то не беспокоил.

В доме постоянно толкался народ, многие задержались на девять дней, а некоторые остались и на сорок. За дверями Ликиной спальни продолжалась жизнь, периодически до нас долетали фразы, произнесённые нормальными, лишёнными скорби голосами, а временами и смех. Поначалу от такого кощунства меня жутко коробило, и я с трудом подавляла желание выбежать из комнаты, наорать на всех и разогнать к чертям, однако, постепенно и сама начала ощущать, что острая боль отступает.

Наконец стали разъезжаться последние родственники.

Я провожала маму в аэропорт.

— Пойдём хоть кофе выпьем, — позвала она, — а то и не поговорили даже. Да и поесть бы тебе не мешало, исхудала уже до неприличия.

Мы зашли в ресторан.

— Мам, я только кофе.

— Ну нет, — категорично заявила она и подозвала официанта.

Пока она делала заказ, я рассеянно рассматривала свои отощавшие пальцы, с грустью думая, что мама права… и никаких даже диет не понадобилось…

— Так. Давай ешь, — мама настойчиво пододвинула мне бутерброды.

Я перевела взгляд на стол, заставленный тарелками. Вид еды вызывал отвращение.

— Да не хочу я, мам…

— Ну вот почему ты такая? Ведь смотреть же больно, как вы с Андреем себя изводите. Я тоже очень любила Лику, но что ж теперь делать… не вернёшь же… Знаешь, мне вообще кажется, что это больше наш эгоизм. Это нам без неё плохо, а ей сейчас, может, очень даже хорошо. Никаких тебе волнений, переживаний. Прекрати убиваться, своей тоской вы с Андреем, возможно, только мешаете её душе.

— Мам, ну какая душа…

— Бессмертная, какая же ещё? — она посмотрела на меня как на ребёнка, сморозившего очевидную глупость. — Давай, давай, аппетит приходит во время еды. А то вот расскажу папе, как ты с собой обращаешься, он тебя мигом к нам заберёт. Ты же не хочешь этого, правда? Да, кстати, фотографии. Я ж тебе кучу Ланкиных фото привезла. Ты вообще в курсе, какая она уже большущая у нас?

Я послушно взяла фотографии. На меня смотрел подросший, весёлый, вполне упитанный тинэйджер с «мохеровым шарфом» на голове. То есть это волосы были выкрашены чередующимися яркими полосами тёмно-синего и ярко-красного цвета, точь-в-точь как бабушкин шарф из моих детских воспоминаний.

— Мам, а чего у нас ребёнок такой разноцветный?

— Ничего ты не понимаешь в подростковой моде. Ты дальше смотри, там полный отпад.

Отметив определённые изменения в мамином лексиконе (раньше она не позволяла себе даже самых простеньких сленговых словечек), я стала листать фотографии. Снимки действительно отличались разнообразием цветов и оттенков волос ребёнка: ярко-жёлтые по длине с фиолетовой чёлкой; оранжевая макушка, плавно переходящая в зелёные пряди…

Как ни странно, Ланке это безумство цвета шло неимоверно, хотя, будь она со мной, вряд ли мы бы решились на подобные эксперименты.

«А бабушка-то с дедушкой ей всё-таки ближе, — подумала я с внезапным сожалением, — мне она эти фотки даже не показывала…»

Решение, что ребёнок живёт то со мной, то с ними, поначалу казалось правильным. Родители загорелись идеей уехать, когда мамины суставы стали требовать ещё более тёплого климата, нежели наш. Средиземноморье подходило идеально. Папе, художнику, были очень дороги мамины суставы, и абсолютно одинаково, где творить. Загвоздка была во мне и Ланке. Я не могла навсегда покинуть свой город, а они не мыслили жизни без любимой и единственной внучки. Пришлось пойти на разумный компромисс. А теперь получалось, что мы виделись с ней всё реже и реже… Постоянно вмешивались какие-то обстоятельства — то моя работа, то Ланкина учёба и занятия живописью, а главное, нежелание родителей даже ненадолго с ней расставаться.

Как же я по всем соскучилась! Столько перемен за те полгода, что мы не виделись. Полгода… это так долго! А жизнь такая непредсказуемая…

Слезы сами собой закапали на глянец, и я поспешно убрала фотографии в сумку.

— Ну наконец-то, заплакала… а то как замороженная. Я даже хотела психиатра пригласить. Вот как тебя здесь оставлять? С такой перевёрнутой психикой… — мама достала платок и как в детстве вытерла мне лицо. — Солнышко моё, а полетели со мной? Папа с Ланочкой обрадуются…

Несколько секунд я раздумывала, слушая мамино нежное воркование. Как же было бы здорово побыстрее забыть об этом кошмаре! И, конечно, чудесный греческий остров для этой цели одно из самых подходящих мест… Но…