Охота на последнего дикого мужчину - Анхела Валвей

В данный момент меня ищут с целью перерезать мне горло. Можно также сказать с уверенностью, что некая шайка злодеев, вооружившись шприцами, зараженными СПИДом, бредет за мной по пятам, желая меня погубить. Кошмар. Следовало бы подыскать место, где меня в ближайшее время похоронят, а еще лучше – найти славную норку, в которой можно укрыться, пока не минует опасность. И все же я вновь и вновь прихожу сюда, чтобы выслушать жалобы моей сестры – она непрестанно жалуется с тех пор, как я себя помню. Очень странно, что мы с ней родня – она совсем на меня не похожа.

Несмотря на мои собственные проблемы и ее стенания, я смотрю на нее с нежностью, понимая, что с этим ничего не поделаешь. В конце концов, она моя любимая сестра.

Успокойся, детка, говорю я сама себе. Пусть это безумное напряжение, которое ты прячешь внутри, осыплется на диван, как перхоть с головы, да там и останется. Успокойся, детка.

– Какая странная жизнь, – замечает моя сестра Гадор.

– По сравнению с чем? – бормочу я вместо ответа.

Гадор погружается в раздумья, хотя я не уверена, что они уведут ее слишком далеко, поскольку обычно она приходит в замешательство, когда обстоятельства заставляют ее выйти за рамки привычных тем. Она не привыкла переходить эту грань.

Ненавижу эти разговоры о жизни, потому что они неизбежно напоминают о смерти, а я по очевидным причинам избегаю подобных мыслей, хотя мне это не всегда удается. Безусловно, в конце концов мне придется с ней встретиться – когда не будет другого выхода. А сейчас для меня смерть как таковая – лишь аргумент победить в этой жизни.

В общем, Гадор вынуждает меня ненадолго вернуться к неприятной теме о жизни и смерти, пренебрегая моим естественным нежеланием нервничать.

Я смотрю на свою сестру, которая превратилась в сплошной клубок нервов – она беременна, в полном отчаянии, несчастна и грустна. Я вижу, как опухли от слез ее глаза. Она невзначай проводит рукой по животу, и я не могу не думать о жизни и смерти. А принимая во внимание, что мне наступают на пятки те, кто желает вцепиться мне в глотку, такие размышления не назовешь неуместными.

Некто утверждал, что жизнь и смерть – два равнозначных состояния. «Тогда почему ты живешь, почему не покончишь с собой?» – спросили его. А он ответил: «Потому что не вижу разницы».

Я лично в этом вопросе предпочитаю придерживаться Эпикура. Не бойся смерти и не будешь бояться жизни. Пока я жива, какое мне дело до смерти? А когда я умру… то какое, черт возьми, все это будет иметь значение?

Я несколько раз повторяю это про себя, однако не чувствую глубокой убежденности.

У меня дрожат ноги, я покрываюсь потом. Честно говоря, не знала, что умею потеть. Гадор мне рассказывала, что даже в детстве я была настолько деликатной, что никогда не потела и не пускала газы, и я верила, что это соответствует действительности.

– Почему все так странно, Кандела? – настаивает Гадор.

– Послушай, не волнуйся… Тебе нужно успокоиться.

– Меня достала эта жизнь… – Похоже, она действительно совершенно подавлена. – Мир – полное дерьмо…

Тут я с ней не согласна. Несмотря ни на что, я считаю, что «наш мир – лучший из миров». Но на самом деле в данный момент я не уверена, что это такое уж утешение.

Я пытаюсь ее успокоить, хотя сейчас сама так нуждаюсь в утешении, но предпочитаю молчать и не просить о том, чего не могу дать сама.

– Да хватит уже, Кандела… Не спорь со мной, – произносит моя сестра сквозь рыдания. – Если это лучший из миров, представляю, какие все остальные… Какие, черт возьми, могут быть другие возможности! Может, ты еще скажешь, что мне очень повезло, что это что-то вроде лотереи!

– Хорошо, предположим, что нет других миров. Значит, мы должны довольствоваться этим. – Я смотрю на нее с нежностью, но, похоже, Гадор меня не понимает. – В общем, мы здесь, и ничего с этим не поделаешь, верно? Хватит плакать, ты должна взять себя в руки.

– Конечно, тебе легко говорить. Ведь не ты беременна, а я.

– Слушай, слушай… остановись! – Я начинаю горячиться, нервничать и заикаться. – Я не виновата, что ты беременна. Так что не переваливай все на меня, ладно?

– А-а-а, теперь и ты тоже на меня кричишь!

– Успокойся, успокойся, я не кричу на тебя, не кричу! – говорю я ей, переходя на крик.

– Дай мне салфетку, не эту, нет! Я хочу высморкаться! – Она указывает то в один, то в другой угол комнаты, и я послушно бросаюсь туда в поисках того, что она просит. – Принеси рулон туалетной бумаги. Она вполне сгодится.

Гадор громко сморкается, и кажется, немного успокаивается.

– Если бы у меня хотя бы работа была! – жалуется она. – Не потому что мне так уж хочется работать, просто так я бы хоть из дома выходила… Но мы живем во времена безработицы… Вот такие дела.

– Это правда… Да.

– Помнишь, как было в школе? Когда меня спросили, какая профессия у папы, я написала «рабочий». Тогда это казалось чем-то значительным. А теперь… Я… я… – Она снова начинает рыдать как ребенок. – Я бы тоже работала на фабрике, если бы взяли. Я просто хотела, чтобы ты знала.

Это можно перефразировать так «Боже, я был бы хорошим вассалом, если бы у меня был добрый господин».

Я внимательно ее разглядываю, и мне кажется невероятным, что эта грудастая гора в старом голубом шерстяном свитере с множеством затяжек – моя старшая сестра.

Время летит просто неприлично быстро, особенно когда его так много потрачено впустую. Большинство из нас подобно часам: только прокручивает время. Гадор в этом особенно преуспела. Она была чудной девушкой, с упругими бедрами и безупречной, тонкой кожей; а теперь я даже не могу вспомнить, какие у нее волосы. Она так часто меняет их цвет, что иногда ее не враз узнаешь, когда увидишь со спины на улице.

Но как бы ни выглядела Гадор, я чувствую, что люблю ее всем сердцем. С точки зрения любой свиньи свинья красива. Я люблю ее поросячье лицо и ее запах, отчаяние и морщины, которые уже взяли в осаду ее глаза. Кроме того, сейчас Гадор угощает меня превосходным вином. Правда, я сомневаюсь, что она сама его купила. В такие мгновения мне действительно кажется, что мы с сестренкой образуем единую частицу огромной вселенной.

А если разобрать эту треклятую вселенную на части, от нее ничего не останется.

Я стараюсь придать себе некоторую элегантность, сидя на порванном диване в гостиной се-мьи-рабочих-желающих-пробиться-в-средний-класс-хотя-их-тянет-вниз-но-не-слишком-низко.

– Демокрит не советовал заводить детей. – Я делаю глоток вина, и оно наполняет мой желудок приятным теплом.