Лунное очарование - Дебора Мартин

Ноябрь 1892 года

Бангкок, Сиам

Разбудившие Эсме женские голоса доносились из-под открытого окна ее спальни. Еще не очнувшись окончательно от блаженной дремоты, девушка явственно различила сильный сиамский акцент.

– Эсме! Эсме!

Сев на кровати, Эсме сладко потянулась, словно все еще не желая расставаться со сном, но уже в следующий момент, решительно выскользнув из-под тонкой кисеи, защищавшей ее ложе от назойливых комаров, подошла к окну, с наслаждением ощущая легкий ветерок, пробегавший по ее разгоряченной коже.

– Ламун? Мей? – негромко произнесла она. – Это вы? Тише, вы всех разбудите! В чем дело?

В серебряном свете полной луны Эсме явственно видела изящный силуэт Ламун, и стоявшая рядом Мей казалась уменьшенной копией своей старшей сестры.

– Поторопись, Эсме, – заговорила Ламун, – если не хочешь пропустить праздник!

Рядом с сестрами на земле стояли кратонги – небольшие самодельные лодочки.

– Очень красивый праздник, – поддержала сестру Мей. – Ты должна видеть все эти огни, Эсме!

Заметив умоляющее выражение в глазах подруг, девушка вздохнула. Впрочем, особо умолять ее не требовалось: Эсме сама с нетерпением ждала Лой Кратонга – праздника, который всегда отмечали во время ноябрьского полнолуния. Тетя Мириам, разумеется, была не в восторге от желания племянницы и в конце концов сумела убедить отца Эсме, чтобы он строго-настрого запретил дочери посещать подобные празднества.

– Ламун, Мей, – снова вздохнув, Эсме облокотилась на подоконник, – я, кажется, предупредила вас, что не смогу! Вы разве не получали моей записки?

Девушки энергично закивали, но надежды убедить подругу не потеряли.

– Тебе понравится! – словно обидевшись на Эсме, протянула Мей. – Я очень прошу тебя!

– Вы же знаете, что случится, если я пойду на праздник без разрешения отца! В прошлом году я, не спросясь его, убежала на празднования по случаю дня рождения короля Чулалонгкорна. Когда папа и тетя Мириам узнали про это, они запретили мне общаться с вами в течение месяца, не говоря уже о других запретах. Вы и теперь этого хотите?

– Не бойся, они не узнают, потому что…

– Нет, – решительно прервала подругу Эсме. – Без папиного разрешения я не пойду.

– Ты уже большая, твой отец не может тебе запретить.

Эсме хотела возразить, но в последний момент все-таки сдержала себя. Ну как объяснить подругам, что у англичан немного другие понятия о том, в каком возрасте девушку можно считать совершеннолетней? Хотя Мей и Ламун моложе ее, обе уже были замужем и имели детей, в то время как отец восемнадцатилетней Эсме считал ее едва вышедшей из детского возраста.

– Я уже не говорю о том, – добавила Эсме, – что кроме папы есть еще и мэм Мил…

«Мэм Мил» – так называли тетку Эсме Мей и Ламун, которым с трудом давалось непривычное английское имя Мириам. Сначала они произносили его как «Миллэм», а потом и вовсе сократили до «Мил».

– Мэм Мил никто не скажет! – наперебой затараторили сестры, но кому, как не Эсме, было знать, что от Мил ничто не может укрыться и результат здесь будет только один – новое запрещение общаться с подругами.

Эсме снова посмотрела на красивые кратонги, которые ее подруги сделали собственными руками. Возможно, ради того, чтобы увидеть сотни подобных лодочек, плывущих по реке с горящими в них свечами, стоило рискнуть…

– Нет, Мей, я не могу! – повторила Эсме, вспомнив, какое лицо было у отца, когда он заявил, что запрещает ей посещать подобные празднества. На этот раз, однако, голос ее прозвучал менее решительно – желание пойти на праздник было гораздо сильнее, чем опасение возможных последствий.

Заметив это, сестры снова попытались склонить Эсме на свою сторону.

– Мы очень быстро, – затараторили они. – Всего лишь посмотрим – и обратно. Тебе очень понравится!

Эсме едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Конечно, сестрам – замужним, имеющим детей женщинам – трудно попять, как отец Эсме, которая на два года старше Ламун, может до сих пор относиться к ней как к ребенку. Как бы то ни было, самой Эсме не могло не льстить, что подруги считают ее вполне взрослой.

– Идем же! – решительно заявила Мей. – Поторопись, а то все пропустишь!

– Хорошо, иду. – В глубине души Эсме уже давно готова была уступить уговорам подруг и собственному желанию. – Только подождите немного, мне нужно одеться.

При этих словах сестры только рассмеялись. Эсме, впрочем, ничуть не обиделась, зная, что, с точки зрения сиамок, она уже и так была чрезмерно закутана. Ни Ламун, ни Мей ни за что бы не легли спать в такую жару в шелковой ночной рубашке, которая сейчас была на Эсме, а то, что она носила днем, должно быть, и вовсе казалось им веригами. Сами же они никогда не надевали ничего, кроме саронга – национального костюма, состоявшего всего лишь из обернутого вокруг пояса куска материи, доходящего до колен, и узкой повязки, едва прикрывающей грудь.

Эсме обвела взглядом лежавшую на стульях одежду, думая, во что бы нарядиться. Может быть, в это голубое платье? Симпатичное, но скромное – подходит для любого случая…

Нет, решила она через минуту, для любого, только не для этого. Увидев ее в этом платье, каждый сразу же поймет, что она англичанка. А если, не дай Бог, ее увидит кто-нибудь не тот?

И тут Эсме вспомнила: совсем недавно Ламун и Мей подарили ей точно такой же саронг, как у них! В нем она вполне может сойти за сиамку, тем более с ее смуглой кожей и черными волосами, унаследованными от матери-француженки…

Чтобы найти свой саронг, Эсме пришлось долго рыться в ящиках – в свое время она надежно спрятала его подальше от всевидящих глаз тетки и от горничной с ее слишком длинным язычком. С тетей Мириам наверняка случился бы инфаркт, если бы она обнаружила, что племянница – скромная, добропорядочная учительница в школе для сиамцев, директором которой был ее отец, – прячет среди своих европейских платьев едва прикрывающее тело облачение дикарей. Эсме же нравился этот саронг из небесно-голубого шелка, который Ламун соткала специально для нее.

Решительно скинув ночную рубашку, Эсме обвязала саронг вокруг пояса довольно хитрым способом, которому ее научили подруги. Обернув шарф вокруг груди, она перекинула один его конец через плечо, а другой заколола золотой булавкой – подарком отца. Хорошо еще, что Ламун, щадя ее скромность, сделала шарф шире, чем обычно; тем не менее одно ее плечо все же осталось обнаженным, и это заставляло Эсме чувствовать себя слегка не в своей тарелке. Дай-то Бог, чтобы при выходе она не попалась на глаза никому из домашних…