Психопатология обыденной жизни - Зигмунд Фрейд Страница 9

Если обычный материал нашей разговорной речи на родном языке представляется огражденным от забывания, то тем более подвержен он другому расстройству, известному под названием «обмолвок». Явление это, наблюдаемое у здорового человека, производит впечатление переходной ступени к так называемой «парафазии», наступающей уже при патологических условиях.

В данном случае я имею возможность в виде исключения пользоваться (и воздать должное) предшествующей работой: в 1895 году Мерингер и К. Майер опубликовали работу под заглавием «Обмолвки и очитки»; точка зрения, с которой они разбирают вопрос, выходит за пределы моего рассмотрения. Ибо один из авторов, от имени которого и ведется изложение, – языковед и взялся за исследование с лингвистической точки зрения, желая найти правила, по которым совершаются обмолвки. Он надеялся, что на основании этих правил можно будет заключить о существовании «известного духовного механизма», «в.котором звуки одного слова, одного предложения и даже отдельные слова связаны и сплетены между собой совершенно особенным образом» (S. 10).

Автор группирует собранные им примеры «обмолвок» сперва с точки зрения чисто описательной, разделяя их на: случаи перемещения (например: Milo von Venus вместо Venus von Milo [Милос из Венеры вместо Венера из Милоса]); предвосхищения или антиципации (например: es war mir auf der Schwest… auf der Brust so schwer [Мне было на сердце (досл.: на груди) так тяжело, но вместо Brust – грудь вначале было сказано Schwest…]); отзвуки или постпозиции (например: Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chefs aufzusto?en вместо anzusto?en [«Я предлагаю вам отрыгнуть (вместо: чокнуться, т. е. выпить) за здоровье нашего шефа»]); контаминации (Ег setzt sich auf den Hinterkopf, составленное из Er setzt sich einen Kopf auf и Er stellt sich auf die Hinterbeine [«Он садится на затылок» (букв: на «заднюю голову»), составлено из: «он стоит на своем» (упорствует) и «стал на дыбы» (в перен. смысле также «упорствует») ]); замещения (Ich gebe die Praparate in den Briefkasten вместо Brutkasten [«Я ставлю препараты в почтовый ящик» вместо «в термостат»]); к этим главным категориям надо добавить еще некоторые, менее существенные или менее важные для наших целей. Для этой группировки безразлично, подвергаются ли перестановке, искажению, слиянию и т. п. отдельные звуки слова, слоги или целые слова задуманной фразы.

Наблюдавшиеся им обмолвки Мерингер объясняет различием психической интенсивности произносимых звуков. Когда имеет место иннервация первого звука слова, первого слова фразы, тогда процесс возбуждения уже обращается к следующим звукам и следующим словам, и поскольку эти иннервации совпадают во времени, они могут взаимно влиять и видоизменять одна другую. Возбуждение психически более интенсивного звука предваряет прочие или, напротив, отзывается впоследствии и расстраивает таким образом более слабый иннервационный процесс. Вопрос сводится лишь к тому, чтобы установить, какие именно звуки являются в том или ином слове наиболее интенсивными. Мерингер говорит по этому поводу: «Для того чтобы установить, какой из звуков, составляющих слово, обладает наибольшей интенсивностью, достаточно наблюдать свои собственные переживания при отыскании какого-либо забытого слова, скажем, имени. То, что воскресает в памяти прежде всего, обладало во всяком случае наибольшей интенсивностью до забывания» (S. 160). «Высокой интенсивностью отличаются, таким образом, начальный звук корневого слога и начальный звук слова и, наконец, та или те гласные, на которые падает ударение» (S. 162).

Я не могу здесь воздержаться от одного возражения. Принадлежит ли начальный звук имени к наиболее интенсивным элементам слова или нет, во всяком случае неверно, что в случаях забывания слов он восстанавливается в сознании первым; указанное выше правило, таким образом, неприменимо. Когда наблюдаешь себя в поисках забытого имени, довольно часто возникает уверенность, что это имя начинается с такой-то буквы. Уверенность эта оказывается ошибочной столь же часто, как и имеющей основания. Я решился бы даже утверждать, что в большинстве случаев буква указывается неправильно. В нашем примере с Синьорелли начальный звук и существенные слоги исчезли в замещающих именах; и в имени Боттичелли воскресли в сознании как менее существенные слоги «е1li». Как мало считаются замещающие имена с начальным звуком исчезнувшего имени, может показать хотя бы следующий пример. Как-то раз я тщетно старался вспомнить название той маленькой страны, столица которой Монте-Карло. Подставные имена гласили: Пьемонт, Албания, Монтевидео, Колико.

Албания была скоро заменена Черногорией (Мontenegro), и тогда мне бросилось в глаза, что слог монт (произносится мон) имеется во всех замещающих именах, кроме одного лишь последнего. Это облегчило мне задачу, отправляясь от имени князя Альберта, найти забытое Монако. Колико приблизительно воспроизводит последовательность слогов и ритм забытого слова.

Если допустить, что психический механизм, подобный тому, какой мы показали в случаях забывания имен, играет роль и в случаях обмолвок, то мы будем на пути к более глубокому пониманию этого последнего явления. Расстройство речи, обнаруживающееся в форме обмолвки, может быть вызвано, во-первых, влиянием другой составной части той же речи – предвосхищением того, что следует впереди, или отзвуков сказанного, – или другой формулировкой в пределах той же фразы или той же мысли, которую собираешься высказать (сюда относятся все заимствованные у Мерингера и Майера примеры); но расстройство может произойти и путем, аналогичным тому процессу, какой наблюдается в примере Синьорелли: в силу влияний, посторонних данному слову, предложению, данной связи, влияний, идущих от элементов, которые высказывать не предполагалось и о возбуждении которых узнаешь только по вызванному ими расстройству. Одновременность возбуждения – вот то общее, что объединяет оба вида обмолвок, нахождение внутри или вне данного предложения или Данной связи составляет пункт расхождения. На первый взгляд различие представляется не столь большим, каким оно оказывается затем с точки зрения некоторых выводов из симптоматики данного явления. Но совершенно ясно, что лишь в первом случае есть надежда на то, чтобы из феномена обмолвок можно было сделать выводы о существовании механизма, связывающего отдельные звуки и слова так, что они взаимно влияют на способ их артикуляции, т. е. выводы, на которые рассчитывал при изучении обмолвок лингвист. В случае нарушений, вызванных влияниями, стоящими вне данной фразы или связи речи, необходимо было бы прежде всего найти нарушающие элементы, а затем встал бы вопрос, не может ли механизм этого нарушения также обнаружить предполагаемые законы речеобразования.

Нельзя сказать, чтобы Мерингер и Майер не заметили возможности расстройства речи благодаря «сложным психическим влияниям» элементами, находящимися вне данного слова, предложения или их связи в речи. Они не могли не заметить, что теория психической неравноценности звуков, строго говоря, может удовлетворительно объяснить лишь как случаи нарушения в произношении отдельных звуков, так и предвосхищения и отзвуки. Так, где расстройство не ограничивается отдельными звуками, а простирается на целые слова, как это бывает при замещениях и контаминациях слов, там и они, не колеблясь, искали причину обмолвок вне задуманной связи речи и подтвердили это прекрасными примерами. Приведу следующие места.