Путешествие домой. Автобиография американского йога - Шрила Радханатха Свами Страница 9

Джими играл «The Star Spangled Banner» — психоделическую инструментальную версию гимна США. Хендрикс был одним из кумиров нашего поколения, пророком контркультуры. Он проповедовал свободу самовыражения и протест против истэблишмента. Для меня его послание заключалось в том, чтобы следовать велению сердца без оглядки на мнение окружающих.

Казалось, что доносящаяся со сцены оглушающая музыка сотрясает холмы, волнует море и разгоняет облака Но безмолвный зов внутри меня, принадлежавший неизвестно кому, звучал еще громче.

После концерта нас с Гэри подобрал направлявшийся в сторону Лондона фургончик, набитый буйной молодежью. Чтобы как-то отвлечься от назойливых попутчиков, я, порывшись в сумке, достал из нее брошюрку, которую дал мне необычный монах на фестивале Randall’s Island. На задней обложке брошюрки была фотография пожилого человека, сидящего под деревом. Его большие миндалевидные глаза лучились духовным экстазом Несмотря на преклонный возраст, лицо его было невинным, как у младенца На нем была водолазка с высоким воротником, и на устах его играла умиротворенная улыбка Я не знал, кто он и откуда, но его вид поразил меня. Если и есть в этом мире кто-то, изведавший духовное блаженство, — подумал я, — то это он.

Мы остановились в маленькой квартирке в пригороде Лондона у двух братьев, с которыми познакомились на острове Уайт. Несколько дней спустя один из братьев, читавший газету, вдруг побледнел и издал протяжный стон.

«Что случилось?» — воскликнули мы.

«У меня для вас плохие новости, ребята. Умер Джими Хендрикс».

«Не может быть! Как это произошло?»

Медленно отложив газету в сторону, наш собеседник произнес

«Тут пишут, что минувшей ночью он скончался от передозировки снотворного — захлебнулся собственной рвотой».

Гэри уронил голову на руки, а у меня от волнения сперло дыхание

В моей голове навязчиво крутился один-единственный вопрос: Какой урок я должен из этого извлечь? Джими Хендрикс был молод и имел всё, о чем только можно мечтать, — богатство, славу и поразительный талант. Но все это не принесло ему счастья. Наш кумир пал жертвой собственных излишеств. Тысячи людей были уверены, что секс, наркотики и рок-н-ролл — единственно верный путь в жизни. Для таких людей свобода являлась высшей ценностью, но были ли они по-настоящему свободны? Я стал вспоминать своих знакомых из числа приверженцев контркультуры. Большинство из них были по-своему красивы, но и среди них попадались бескультурные, неблагодарные люди. Я чувствовал признательность родителям за то, что они привили мне и моим братьям самое ценное — чувство благодарности. Действительно ли я хочу быть частью контркультуры? Совершенно очевидно, что я не вписывался в ту среду, к которой принадлежало поколение моих родителей. Но где мне найти таких людей, с которыми я чувствовал бы себя на своем месте? О Боже, вразуми меня, — с такими мыслями я стал молиться за Джими.

Уже до этого я чувствовал некоторое разочарование в контркультурном движении. Ради того чтобы принадлежать к нему, я пожертвовал теми законами и обычаями, по которым жила моя семья. Раньше я надеялся, что контркультура сможет создать просвещенный мир. Но теперь я видел, что в контркультуре возобладали деструктивные идеи, типа «бунт ради бунта» или «живи в свое удовольствие». Нелепая, трагическая смерть Джими Хендрикса убила во мне последнюю надежду. И все же с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку, я готов был с головой окунуться в излишества, присущие моему поколению.

В Лондоне мы с Гэри любили гулять по площади Пикадилли, среди вызывающе одетых пацифистов, «кислотников» и курильщиков марихуаны. Хиппи пели песни, барыги предлагали наркотики, проститутки зазывали клиентов, а скинхеды задирали прохожих. Полицейские внимательно следили за ними всеми, а туристы с удовольствием фотографировали происходящее.

На Ламбет-роуд, на берегу Темзы, прямо напротив здания Парламента, стояла католическая церковь. Ее настоятель симпатизировал молодым путешественникам. Каждый вечер в девять часов он открывал подвал церкви, предоставляя молодежи бесплатный ночлег. В подвале не было ничего, кроме холодного каменного пола, но мы радовались и этому, тем более что у всех путешественников имелись спальные мешки. Каждый вечер я в поисках свободного места пробирался между лежащими на полу. В воздухе стоял запах гашиша и немытых тел. Когда гас свет, с разных сторон слышались стоны и возня совокуплявшихся парочек. Несколько раз я видел, как в углу подвала при свете свечи наркоманы, перетянув руку выше локтя, кололи в вену героин.

Под влиянием окружения я стал гораздо чаще курить гашиш и марихуану. Благодаря этому внешне я уже почти не отличался от остальных. Но если окружающие активно общались друг с другом, то я, наоборот, все больше замыкался в себе. Снова и снова задавался я вопросом, зачем я вообще принимаю наркотики? Иногда, по вечерам, дождавшись возвращения Гэри, я шел на берег Темзы и проводил там нескольку часов кряду. Могучий поток воды оказывал на меня гипнотическое воздействие, и я начинал размышлять о жизни. Глядя на неумолимо движущиеся стрелки Биг-Бена, я спрашивал себя, не растрачиваю ли я попусту свое время?

Вместе с тем я очень хотел доказать самому себе, что могу преодолеть стеснительность и, как все, наслаждаться жизнью. В девятнадцать лет у меня еще не было девушки. Будучи очень застенчивым, я не ходил на свидания, а вместо этого слушал дома музыку или гулял с друзьями. Многие девушки проявляли ко мне интерес, но я избегал отношений с ними, боясь потерять свободу или, что еще хуже, разбить чье-то сердце. Мои знакомые постоянно хвастались своими любовными похождениями, и я страдал от сознания того, что я не такой, как все. Я стал встречаться с девушками и пытался завязать с ними серьезные отношения, но все было напрасно. Какая-то сила мешала мне. Борясь с этой силой, я был полон решимости вкусить не ограниченных ничем наслаждений, столь превозносимых в обществе. С кем боролся я в своем сердце? Не с самим ли Богом? Победа уже не за горами, — внушал себе я, но вечером, возвращаясь к реке и глядя на ее плавно текущие воды, испытывал угрызения совести. Я выигрывал сражение за сражением, но чувствовал себя потерянным.

Однажды вечером я с закрытыми глазами сидел на Трафальгарской площади, погруженный в безмолвную медитацию.

Вокруг меня деловито ходили голуби, кричали дети, о чем-то переговаривались между собой туристы и сигналили автомобили. Вдруг я почувствовал, что моя связь с миром внутри меня намного сильнее, чем с миром, который меня окружал. Глубоко вздохнув, я улыбнулся. На мгновение я перестал отождествлять себя с собственным телом и ощутил, как ум мой погружается в океан спокойствия. По сравнению с этим ощущением все мои попытки наслаждений и внутренняя борьба за то, чтобы отучить себя от постоянного самоанализа, показались мне жалкими и ничтожными. Открыв глаза, я вдруг увидел, что мраморные львы, памятник Нельсону, голуби, туристы, нищие, продавцы и покупатели — одна большая семья, связанная тесными узами родства. Я перешел на другую сторону площади, к церковной благотворительной столовой. Там я получил тарелку супа с перловкой и ломоть хлеба и с аппетитом съел их в компании бездомных. Затем я с искренним благоговением переступил порог церкви Св. Мартина в Полях, сел на деревянную скамью и погрузился в чтение Библии. Глаза мои наткнулись на фразу, поразившую меня. Иисус наставлял своих учеников: «И потому выйдите из среды их и отделитесь». Я стал размышлять над этой фразой: Чего ради я должен растрачивать свою жизнь на то, чтобы подражать своим сверстникам? Почему я не могу жить по собственным правилам? И, может быть, когда-нибудь — по заповедям Бога?