Инстинкт заключенного. Очерки тюремной психологии - Михаил Гернет Страница 9

У Новорусского мы находим ценное для нас сравнение впечатлений, связанных с получением писем в тюрьме и на свободе. Новорусскии описывает в своем дневнике, который он вел в Шлиссельбургской крепости, что испытывал он, получив письмо от родных, переписанное рукою коменданта крепости на листке из его записной книжки (подлинные письма не передавались). Получив письмо, он отложил его в сторону с намерением прочесть его после обеда, когда и печальные вести могут восприниматься легче. «Не тут-то было. К нему тянуло как магниту, и через минуту я уже читал его жадно, жадно, как не читывал, кажется, самых дорогих писем в свое время. И тут-то охватила меня всецело родная атмосфера…». Таким образом, если тревога ожидания свидания и писем в тюрьме иная, чем на свободе, то и радость их получения несравнима по ее размерам с радостью на свободе. В письмах Либшехта можно найти несколько мест, подтверждающих правильность этого нашего вывода. Иногда он пишет с такою страстью, что при чтении его письма далее забываешь, что свидание с любимой женщиной было… в тюрьме. Так, например, он пишет жене: «Какие чудные минуты ты подарила мне во вторник, когда мы, хотя очень недолго, всецело принадлежали друг другу. Твое посещение напомнило мне Гейдельберг: те же полные счастья и муки часы, и все же теперь все иначе: все сильно, все могучее… Ты освежилась… Волшебный ключ струится вокруг тебя… Твой взор блестел, как и мои глаза, потому, что они отражали тебя, потому, что они сияли моей любовью…» ^[6].

Мы сознательно подчеркнули те слова в письме Либкнехта, которыми он говорил, что радость свидания в тюрьме была еще более могуча, чем радость незабвенных для него часов, проведенных с женою в Гейдельберге. Но разве это естественно? Разве не уродство — это явление, когда великая радость незабвенных часов, проведенных с любимым человеком на лоне природы, на свободе, становится маленькою, каким-то пигмеем, в сравнении с этим, разрастающимся до размеров великана, радостным чувством свидания за тюремной решеткой? Без сомнения, да. И тюрьма родит это уродство.

Но, говоря о свиданиях в тюрьме, надо помнить, что так называемые личные свидания отдельно от других заключенных редкие исключения. В громадном большинстве случаев даются общие свидания целым группам заключенных с пришедшими к ним родственниками. Тогда по одну сторону сетки стоят заключенные, а по другую их родные. Через каждые 15–25 минут происходит смена одних заключенных и их родных другими. Эти приливающие волны с одной стороны серой арестантской массы, а с другой — пестрой толпы людей всех возрастов, обоего пола, всех знаний, всякого социального положения рвутся одна к другой, но барьеры, решетки, сетки и тюремная стража не дают им слиться. Комната свиданий наполняется шумом нескольких десятков голосов, радующихся и плачущих людей, утешающих и утешаемых, как будто объединенных между собою общим несчастием заточения, но на самом деле живущих и эти короткие минуты свидания совсем отдельно друг от друга, забывая обо всех, кроме близких, мешая один другому старанием перекричать разговаривающих соседей.

Общие свидания в такой обстановке проходят чрезвычайно нервно.

Каждая минута, каждая секунда на учете. Они бегут страшно быстро (кажется, единственный случай, когда время в тюрьме идет быстро). С обеих сторон барьеров торопятся сказать или, вернее, хотят сказать, как можно больше. Точь-в-точь, как при проводах близкого человека на вокзале в дальний путь: через две, три минуты поезд уйдет, и надо, пока не поздно, сказать так много… Вот тут-то и происходит то, что один из заключенных называет «трагедией свиданий». «Вся трагедия свиданий, говорит он, была в том, что самое главное ускользало, несмотря на то, что задолго до свидания, которого заключенные ждали так жадно, с таким надрывом, думали сказать именно это самое главное. Большинство дорожило каждой секундой свидания, а почему-то говорили при встречах с длинными паузами, с перерывами, почему-то подолгу задумывались, а потом в камере слезами обливали белый хлеб, который приносили жены или сестры». Тут, в тюрьме, начинают жалеть: «целыми днями, ночами проводили с близкими время и не ценили этого, а сейчас, страдая, считаешь секунды и мечтаешь, как бы подольше тянулось время, как бы не кончилось скоро свидание».

В тюремных свиданиях через барьеры и сетки есть и еще одна тяжелая сторона. Правила, по которым происходят такие свидания, называются Оскаром Уайльдом «отвратительными и стеснительными: посещение родственников или друзей только усугубляет унижение и душевное отчаяние каждого заключенного. Многие, чтобы только не переносить подобной процедуры, отказываются от свидания с близкими» ^[7]. Таким образом, радость свидания нередко покупается слишком дорогою ценою унижением заключенного, испытываемым им чувством как будто глумления над ним всеми этими оттеснениями, которые кажутся ему предназначенными специально для увеличения его страданий, для отравления радости видеть и слышать родных и близких.

Рассмотрев психологию тюремных свиданий и переписки, мы становимся в этом вопросе, как и во многих других, на сторону заключенных против «тюрьмоведов». Подводя итоги всему сказанному, мы вспоминаем слова Оскара Уайльда, сказанные им при оценке правил тюремной переписки и свиданий: «Одна из трагедий тюремной жизни в том, что эта жизнь обращает человеческое сердце в камень. Чувства естественной привязанности, как и всякие другие чувства, нуждаются в поддержке и питании. Они легко глохнут в бездействии». По его глубокому убеждению, редкие свидания и письма, допускаемые тюремными уставами, недостаточны для того, чтобы поддерживать более нежные и более человеческие привязанности, благодаря которым, в конечном итоге, душа остается чувствительной ко всем прекрасным и возвышенным влияниям, какие могут исцелять разрушенную и разбитую жизнь».