Описательная психология - Вильгельм Дильтей Страница 8

Науки о духе как раз ищут для понятий и положений, которыми они принуждены оперировать, твердого, общезначимого обоснования. Они испытывают слишком понятное отвращение к философским конструкциям, подверженным спору и, следовательно, привносящим этот спор в область эмпирических анализов и сравнений. Поэтому-то так широко распространилось теперь стремление юриспруденции, политической экономии и теологии совершенно исключить психологические обоснования. Каждая из них пытается из эмпирического соединения фактов и правил или норм в своей области установить такую связь, анализ которой дал бы некоторые общие элементарные понятия и положения, способные лечь в основание соответственной науки о духе. Принимая во внимание состояние объяснительной психологии, они не могут поступить иначе, поскольку они желают избежать омутов и водоворотов объяснительной психологии. Но спасаясь от Харибды философских водоворотов, они попадают на утес Сциллы, в данном случае – бесплодной эмпирики.

Нет надобности особо доказывать, что объяснительная психология, поскольку она может основываться лишь на гипотезах, неспособных возвыситься до степени убедительной и исключающей все прочие гипотезы теории, необходимо должна сообщить свой недостоверный характер опытным наукам о духе, пытающимся опереться на нее. А то, что всякая объяснительная психология нуждается в подобных гипотезах для своего обоснования, и составит один из главных предметов нашего рассуждения. Но сейчас необходимо показать, что всякая попытка создать опытную науку о духе без психологии также никоим образом не может повести к положительным результатам.

Эмпирика, отказывающаяся от того, чтобы обосновать происходящее в области духа на понимаемых связях духовной жизни, по необходимости бесплодна. Это можно показать на любой науке о духе. Каждая из них требует психологических познаний. Так, например, всякий анализ факта религии приводит к понятиям: чувство, воля, зависимость, свобода, мотив, которые могут быть разъяснены исключительно в психологической связи. Тут приходится иметь дело с определенными комплексами душевной жизни, так как в ней зарождается и укрепляется сознание божества. Но эти комплексы обусловливаются общей планомерной связью душевной жизни и понятны только из этой связи. Юриспруденция исследует такие понятия, как норма, закон, вменяемость, т. е. психологические связи, требующие психологического анализа. Она в состоянии изобразить связь, в которой возникает чувство права, или связь, в которой действительно проявляются цели в праве и отдельные воли подчиняются закону, без ясного понимания планомерной связи во всякой душевной жизни. Науки о государстве, ведающие внешней организацией общества, находят во всяком связующем общество отношении психические факты общения, владычества и зависимости. Факты эти требуют психологического анализа. История и теория литературы и искусств повсюду сталкиваются со сложными эстетическими основными настроениями прекрасного, возвышенного, юмористического или смешного, которые без психологического анализа остаются темными и мертвыми представлениями для историка литературы. Не может он постичь жизни поэта без знания процесса воображения. Так оно есть, и никакое разграничение по специальностям тут ничего поделать не может: как культурные системы – хозяйство, право, религия, искусство и наука – и как внешняя организация общества в союзы семьи, общины, церкви, государства, возникли из живой связи человеческой души, так они не могут в конце концов быть поняты иначе, как из того же источника. Психические факты образуют их важнейшую составную часть, и потому они не могут быть рассмотрены без психического анализа. Они содержат связь в себе, ибо душевная жизнь есть связь. Поэтому-то познание их всюду обусловливается пониманием внутренней связности в нас самих. Они только потому могли возникнуть в качестве силы, господствующей над отдельной личностью, что в душевной жизни существуют известное единообразие и планомерность, допускающие возможность одинакового порядка для многих жизненных единств.

И подобно тому, как развитие отдельных наук о духе связано с разработкой психологии, так и соединение их в одно целое невозможно без понимания душевной связи, в которой они соединены. Вне психической связи, в которой коренятся их отношения, науки о духе представляют собою агрегат, связку, но не систему. Какое бы грубое представление об их связи между собой мы ни взяли, оно покоится на каком-либо грубом представлении о связи душевных явлений. Связи, в которых хозяйство, право, религия, искусство, знание находятся как между собой, так и с внешней организацией человеческого общества, могут сделаться понятными только на почве единообразного, охватывающего их душевного комплекса, из которого они возникли друг подле друга и в силу которого они существуют во всяком психическом жизненном единстве, взаимно не смешиваясь и не разрушая друг друга.

То же затруднение тяготеет и над теорией познания. Школа, отличающаяся острым умом своих представителей, требует полнейшей независимости теории познания от психологии. Она утверждает, что в Кантовой критике разума это отделение теории познания от психологии проведено в принципе особым методом. Этот метод она и желает развить. В этом, как ей кажется, заключается будущее теории познания.

Но совершенно очевидно, что духовные факты, составляющие материал теории познания, не могут быть связаны между собой иначе, как на фоне какого-нибудь представления душевной связи. Никакая магия трансцендентального метода не может сделать возможным то, что само по себе невозможно. Никакое заклинание из школы Канта тут не поможет. Кажущаяся возможность это сделать сводится, в конце концов, к тому, что гносеолог располагает этой связью в своем собственном живом сознании и переносит ее оттуда в свою теорию.

Он предполагает ее. Он пользуется ею. Но он ее не контролирует. Поэтому тут неизбежно подставляются, взятые из современного круга слов и мыслей, истолкования этой связи в психологических понятиях. Таким образом и вышло, что основные понятия критики разума Канта целиком принадлежат определенной психологической школе. Современное Канту классифицирующее учение о способностях повело к резким обособлениям, к разграничивающим перегородкам в его критике разума. Поясню это ссылкой на его разграничения воззрения и мышления или содержания и формы познания. Оба этих обособления, проведенные с такой резкостью как у Канта, разрывают живую связь.

Ни одному из своих открытий Кант не придавал большего значения, нежели резкому обособлению природы и принципов воззрения и мышления. Но в том, что он называет воззрением, всюду участвуют мыслительные или эквивалентные им акты. Таковы, например, различение, измерение степеней, отожествление, соединение и разделение. Поэтому дело тут идет лишь о различных ступенях в действии одних и тех же процессов. Те же элементарные процессы ассоциации, воспроизведения, сравнения, различения, измерения степеней, разделения, отвлечения одного и выделения другого, на чем покоится абстракция, процессы, которые затем господствуют и в нашем дискурсивном мышлении, оказывают свое действие в развитии наших восприятий, воспроизведенных образов, геометрических фигур, фантастических представлений фантазии. Процессы эти составляют обширное и безмерно плодородное поле бессловесного мышления. Формальные категории абстрагируются из подобных первичных логичных функций. Канту поэтому и не было надобности выводить эти категории из дискурсивного мышления. Всякое дискурсивное мышление может быть изображено как более высокая ступень этих бессловесных мыслительных процессов.