Мифологемы. Воплощения невидимого мира - Джеймс Холлис Страница 7

Таким образом, не будет преувеличением сказать, что сны человека являются мифологическими, – не только в общеупотребительном смысле, что им часто присущи более масштабные, чем в жизни, персонажи, нуминозные фрагменты и смутные финалы, но и по той причине, что они, сознательно или бессознательно, реструктуризуют чувствительность Эго. Я согласен с мнением, что сновидение становится действенным, даже когда о нем забывают, им пренебрегают или его отвергают. Оно оказывается вне сферы сознательной структуры и обладает нуминозностью, которая оказывает свое воздействие независимо от того знаем мы об этом или нет.

Будучи компенсацией установкам сознания, сновидение представляет собой чрезвычайно сильно заряженную энергией ценностную систему. Если Юнг прав, оно оказывает интрапсихическое воздействие не только на изменение Эго, но и на изменение его позиции во внешней драме сознательной жизни. Любая встреча – с природой, с другими людьми, с самим космосом – обладает возможностью реструктурировать нашу сущность. Все мы – продукты системы ценностей: либо выбранной осознанно, либо нет, – и подвержены ее воздействию в любой момент. Мы -мифические создания. Подобно поэту-пастору Джерарду Мэнли Хопкинсу [22], который однажды написал, что «мир заряжен величием Бога» [23], мы можем сказать, что мы живем в энергетически заряженной атмосфере. Как говорит Иисус в одном из гностических евангелий, Царствие Небесное распространяется на всю землю, но мы не замечаем этого.

Радикальное реструктурирование точки зрения Эго, отрицание его фантазии о независимости и увеличение его масштаба посредством встреч с тем, которого нет [24], – все это не что иное, как духовные устремления.

Людям, которые воспитывались, имея узкое представление о вере, ограниченные тесными рамками конфессиональных или догматических авторитетов, может показаться странным и необычным, что в моменты таких потрясений можно найти божество. Но люди, живущие в культуре с персонализированными божествами, так сказать, небесными родителями, которые следят за ними и наказывают, успокаивают их и требуют поклонения, – такие люди слишком часто живут изначально в условиях слишком узких духовных ограничений. Они страдают от стеснения души, а не от ее расширения.

Архетипической моделью такой дилеммы является Иов. Он был конвенционально благочестивым праведником, несколько подверженным инфляции из-за излишнего внимания к набожности других, и его истинная встреча с божеством произошла только благодаря тому, что он оказался полностью растоптанным. Разве большинство из нас не ощутили на себе точно такую же независимость автономных внешних сил, формирующих нашу жизнь? Те люди, которые понижают экзистенциальный страх нашего времени, находя прибежище в ортодоксии или, больше того, в фундаментализме, как правило, приобретают ощущение безопасности ценой утраты аутентичности и всегда остаются в более тесных рамках духовной размерности. Пожалуй, повышение восприимчивости к мифу часто становится результатом нарушения прежней восприимчивости, но именно таким образом и происходит духовный рост.

Избегание страданий, осознания, личной ответственности при встрече с огромной величиной преодолеваемых нами пространств вполне понятно; всем нам это хорошо известно. Но когда мы сталкиваемся с требованиями, которые предъявляет нам жизнь и наша собственная природа, и выполняем их, это значит, что тем самым мы воистину подчиняемся богам. Такое подчинение может дать небольшое ощущение спокойствия или безопасности, но оно даст человеку ощущение более масштабной жизни.

Фундаментализм и зависимости ровно для того и предназначены, чтобы избежать более масштабной жизни. Тем не менее, как отмечал Юнг в своем письме в 1960 году: «Тот, кто падает с вершины христианского храма, падает в глубину себя» [25]. Чрезвычайно тягостно нести на себе бремя духовной или психической трансформации.

Не находя себе прибежища в основах упрощенных систем верований, основной целью которых является оберегание от зла – то есть защита от духовной сферы, – робкое Эго становится жертвой разных видов психопатологии. Этимологически слово «психопатология» означает «выражение страданий души». Никто из нас не может судить о метаниях и муках души другого человека. Скорее наша задача заключается в обращении к тому, чего в противном случае позволяет нам избежать наша психопатология. Через свои соматические симптомы, свои избегания, свои зависимости мы находим способы избежать масштабности и неразберихи, ограничиваясь малым. Совсем неслучайно более века тому назад Фрейд написал книгу «Психопатология обыденной жизни». Чтобы увидеть израненную и травмированную душу, не нужно идти в тюрьму или психиатрическую клинику, -ее можно найти повсюду.

Повседневное «считывание» внешнего мира – задача, которой нам больше чем достаточно: отслеживать целый град посланий, или вещей в себе, или ухода в сторону от реальных проблем [26], или голосов богов. По выражению Уильяма Мэттьюса [27],

Все разве не означает что-то?

…[и как] нам выдержать бремя

зацикленности на себе и незнания себя? [28]

Природа восприимчивости к мифу в основном проявляется в любопытстве, в способности спрашивать «почему?», «что это значит?» и «как мне на это реагировать?». Хорошей иллюстрацией этому может послужить автобиография Юнга, что, в общем, неудивительно, а точнее, ее фрагмент, в котором описываются трудности, связанные с кризисом среднего возраста. С 1913 по 1917 год он был поражен воздействием внутренних сил, в то время как мир был поражен ужасом происходящего в маленьких городках под названием Верден, Пашендейль и Ипр [29]. Юнг боялся быть подавленным силами собственного бессознательного; воздействие этих энергий было настолько сильным, что он боялся наступления психоза. Один публицист утверждал, что в этот период времени Юнг был подвержен психозу, что, на мой взгляд, не соответствует действительности [30]. Он не обратил внимания на собственные замечания Юнга, а также на то, что фантазии, о которых говорил Юнг, содержались в психологическом контейнере, – и что все это делалось ради того, что он называл Auseinandersetzung [31], диалектической беседой, в которой Эго является восприимчивым, но не отказывается от своей точки зрения. Юнг был уверен в том, что он подчиняется неким божественным силам, чтобы испытать переживалис, которое стало бы для него масштабным. Он писал: «Я испытал ощущение, что некая высшая воля направляла и поддерживала меня… и она же в итоге дала мне силы выстоять» [32]. Короче говоря, он должен был знать, что хотят от него боги, что хочет от него его душа.