Взывая к мифу - Ролло Мэй Страница 61

Великий миф о Фаусте соответствовал глубочайшим психологическим и духовным запросам европейцев во времена перехода от Средневековья к Ренессансу и Реформации. Личность Фауста представляла собой мифологический образ северного европейца. Разные авторы публиковали свои версии этого мифа: в 1591 году вышла «Трагическая история доктора Фауста» Кристофера Марлоу; первая часть «Фауста» Гете была опубликована, когда поэту было сорок лет, а вторая – в восемьдесят, в 1832-м. В годы Второй мировой войны Томас Манн изложил свою версию – роман «Доктор Фаустус», который вышел в свет в 1947-м. В дополнение к этому данный миф получил широчайшее распространение благодаря оперному искусству, философии и художественным произведениям на данную тему самого разного плана. Опера Моцарта «Дон Джованни» представляет собой музыкальное изложение легенды о Фаусте. «Великий Гэтсби» сам по себе является романом фаустовского типа. Еще одним примером является «Дьявол и Дэниэл Уэбстер» Бене; в этот ряд становится также роман «Год, когда янки потеряли вымпел», адаптированный в мюзикл «Проклятые янки».

«Удручает, что история Фауста является единственным мифом, который наша эпоха внесла в культурную сокровищницу цивилизации», – пишет Рене Дюбо в своей не так давно вышедшей книге «Бог внутри» ^[171]. Но наиболее сильной и наглядной демонстрацией важнейшего значения драмы Фауста, представленной в наше время, является классическая работа Освальда Шпенглера «Закат Европы», опубликованная в 1918 году – в год окончания Первой мировой войны. Обладая энциклопедическим умом, Шпенглер сравнивает другие культуры, в частности персидскую и арабскую, с нашей современной западной культурой, предлагая использовать контраст между аполлоническими и фаустианскими категориями. Исходя из древнегреческого мифа об Аполлоне, аполлоническое относится к тем культурам, которые характеризуются упором на разум, гармонию, баланс и правосудие. Символ аполлонического – круг.

Символом фаустианского, напротив, является прямая линия, которая означает движение вперед, прогресс, во что мы сегодня и верим. Но наша проблема состоит в том, что наш прогресс относится только к технологиям – мы создаем все более мощные автомобили, посудомоечные машины и ядерные бомбы. Концепция прогресса не включает в себя духовные и эстетические сферы, такие как религия, философия, искусство, литература – все, что процветало в классические аполлонические эпохи. Шпенглер показывает, что Запад (имея в виду преимущественно Европу и Америку) является фаустианским по причине того, что мы без ума от соревнования и что нас полностью охватил самодовольный материализм.

Книга Шпенглера была встречена читателями с чувством отторжения – ее принялись опровергать со всех сторон. Но если бы он дожил до Второй мировой войны, пережил бы ее, как и атомную бомбардировку, стершую Нагасаки с лица земли, то он, скорее всего, еще более решительно утверждал бы, что Запад охвачен фаустианством!

Наше существование в ядерную эпоху, когда военные арсеналы переполнены атомными боеголовками, делает наш век фаустовским в самой крайней степени. Если в предыдущие века мы только стучали в дверь чего-то таинственного, то сейчас мы просто-таки вломились внутрь самого здания. Будет ли конец нашей цивилизации добровольным самоуничтожением, как это было с Фаустом у Марлоу? Ждем ли мы, что бог спасет нас, как спас гетевского Фауста, и нам представится шанс раскаяться еще до того, как в полночь прозвучит роковой колокол?

Физики-ядерщики прекрасно осведомлены об опасностях того, что они наоткрывали. Доктор Ханс Бете из Корнуэлла сам говорил о катастрофических, фаустианских последствиях, перед лицом которых мы стоим. Когда директору лаборатории ядерных исследований в Лос-Аламосе доктору Элвину Уайнбергу потребовалось подыскать термин для описания опасностей того положения, в котором мы оказались с появлением атомного оружия, то он обратился к мифу о Фаусте. Размышляя о всех наших боеголовках, рассматривая тот гнетущий факт, что мы можем в течение всего лишь часа разрушить бо́льшую часть земного шара или вызвать вечную ядерную зиму, учитывая те огромные трудности, которые связаны с утилизацией ядерных отходов, угрожающих отравить огромные пространства нашей земли на долгие годы, доктор Уайнберг обращается к тому, что произошло с Фаустом. В своей статье «Наша фаустовская сделка» он приходит к заключению, что нашим ответом на все это может быть только «вечная бдительность» ^[172]. Действительно, мы теперь прекрасно понимаем то, что подразумевал Шпенглер, говоря, что «за мифом стояла смерть».

История Фауста

В пятнадцатом веке произошли некоторые изменения огромной психологической и духовной значимости, которые ознаменовали собой конец Средневековья и наступление эпохи Возрождения. Наиболее отчетливо это прослеживается в сравнении «Божественной комедии» Данте с тем мифом, который просто должен был появиться при Ренессансе, – мифом о Фаусте. Данте в своей «Божественной комедии» описывал борьбу, преодоление трудностей при прохождении через ад, чистилище на пути к раю, в котором обретается высшая благодать на вершине Божественной Любви. В поэме Данте есть и умиротворенность, и чувство веры, и божье благословение, и чистая любовь. Все это передается посредством Беатриче – образа, примиряющего эти великие чувства и силы с тем, о чем учила церковь в своих лучших проявлениях.

В Средние века церковь ценила женщину очень высоко. Богоматерь, Мария, составляла треугольник с Богом-Отцом и Иисусом Христом в молитвах к «святой Марии». Соборы, например парижский Нотр-Дам, назывались в честь женщин.

Но в процессе Реформации в Германии и Англии троица изменилась на «Бог-Отец, Христос и Святой Дух». И помпезные, красочные, даже иногда безвкусно-аляповатые католические церкви были заменены на суровость маскулинного типа – на протестантские церкви Реформации, хотя эта суровость все еще очень часто была весьма красивой. Этот мир был нов, поэтому умы и души крестьян и бюргеров переполнялись страхом перед ним, и они взывали к новому мифу, который бы преобладал в их жизни.