Хватит ныть. Начни просить - Аманда Палмер Страница 6

Я привыкла быть яркой,

Лучшей в своем классе.

Забавно, что они дают тебе, после того

Как ты научишься просить.

Я могу написать песню,

Но я не попадаю в ноты.

Я умею играть на пианино,

Но я не умею читать партитуру.

Я могу поймать мышь,

Но не могу завести кота.

Нет, я серьезно!

У меня хорошо получается.

Я не могу починить машину,

Но я могу починить что-нибудь в квартире.

Я могу много чего починить,

Но лучше этого не делать.

Я привыкла быть яркой,

Я привыкла быть умной,

Смешно, как далеко можно зайти,

Когда учителя не смотрят.

Я привыкла быть способной.

В самый раз.

Смешно, как все эти комплименты

Могут тебе надоесть.

Я могу смешивать, резать и распределять,

Но я не могу нарисовать руку.

Я много чего не могу нарисовать,

Надеюсь, вы поймете.

Я не крайне скромна,

Но у меня не было мужчины,

Которому я могла посмотреть прямо в глаза

И рассказать о секретных планах.

Я могу дать клятву,

Я могу надеть кольцо,

И я могу дать обещание,

Но оно ничего не будет значить.

Можешь для меня это сделать, я хорошо заплачу.

Черт, я тебе все отдам,

Только прекрати это.

Можешь починить это для меня, оно обезумело.

Черт, я тебе все отдам,

Если эта вещь вновь заработает,

Можешь починить это для меня, я хорошо заплачу.

Черт, я тебе все отдам.

Только прекрати это.

Привет, я люблю тебя, не скажешь мне свое имя?

Привет, я ни на что не гожусь.

Будешь

Ли

Ты

Любить

Меня

Так

Же?

The Dresden Dolls [5], 2003

* * *

Мне было двадцать два года, я только закончила колледж, и я очень-очень-очень не хотела идти работать. Не поймите меня неправильно: я не была ленивой. Я хотела работать. Но мне не хотелось идти на обычную работу. Будучи сверхэмоциональным подростком, я писала песни, участвовала в театральных постановках и столкнулась с обескураживающей и непостижимой пропастью между тем, кем я хотела стать (Настоящим Артистом), и тем, как им по-настоящему становились. Хоть я и каждый день поклонялась алтарю MTV, я не знала ни одного известного музыканта, поэтому я не могла спросить у них, как им удалось достичь таких вершин. Я даже не знала ни одного неизвестного музыканта. У всех взрослых, которых я знала: моих родителей, родителей моих друзей, – у них была «взрослая» работа, таинственная, сложная, офисная, работа в многоэтажных зданиях, работа, в которой надо было знать компьютер, работа, в которой я вообще ничего не понимала и которая меня абсолютно не интересовала.

Когда люди спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я врала и давала им самый внушительный ответ, который только могла придумать: «Адвокатом! Доктором! Архитектором! Астронавтом! Ветеринаром!» (Я любила свою кошку. Мне казалось, этого достаточно.) Правда звучала очень глупо. Я хотела стать рок-звездой. Не поп-звездой. Рок-звездой. Артистом, крутым артистом. Таким, как Принс. Как Дженис Джоплин. Как Патти Смит. Как участники The Cure. Как те люди, которые выглядят будто они живут своим Искусством. Мне нравилось играть на фортепьяно, мне нравилось писать песни, и я знала, что если передо мной будет стоять выбор, то это именно та работа, которую я хочу.

Но я понятия не имела, как можно получить такую работу, как зарабатывать на жизнь в качестве артиста. В одиннадцать лет я впервые смогла заметить работающего артиста в его или ее естественной среде обитания на своем первом рок-концерте. Я увидела, что Синди Лопер была реальным человеком. До этого у меня закрадывалось сомнение, что Синди Лопер, Принса и Мадонну на самом деле очень убедительно играют актеры. Кроме того, мое образование в области свободных искусств, ради которого мои родители надрывали спины, чтобы его оплатить, так как считали его необходимым для «выживания в современном мире», никаким образом не подготовило меня к шокирующей правде о моем выбранном карьерном пути.

Дело не в том, что я считаю образование в колледже непрактичным, или что я потратила время зря. Я ни о чем не жалею. Я научилась работать с пленкой в проявочной. Я научилась основам дизайна театрального освещения. Я изучала Чосера, Джона Кейджа, постмодернистский перформанс, послевоенных немецких экспериментальных режиссеров и постапокалиптические, эсхатологические верования с помощью мировой религии и беллетристики. Я даже научилась (естественно не на занятиях) сооружать картофельную пушку, которая стреляла на семьдесят метров (дистанция до конкурирующего общежития через дорогу) с помощью картошки полихлорвиниловой длинной трубки и бутылки лака для волос.

За эти четыре года я также поняла, что благодаря диете из хумуса, печенья и хлопьев ты толстеешь, что невозможно открыть бочку, предварительно не остудив ее, и что работа ди-джеем на радио твоего колледжа с трех до пяти утра ни на йоту не расширяет твой социальный круг, и что героин убивает людей.

Я не училась быть рок-звездой или хорошо зарабатывающим представителем богемы. Уэслианский университет не предоставлял практических курсов по этим направлениям. И казалось, там не было никого, у кого бы я могла этому научиться.

Сейчас все позади, я получила диплом, моя семья довольна. И после подачи документов, паники и отказа от магистерской стипендии в Гейдельбергском университете на «любом факультете на мой выбор» (к тому моменту я уже поняла, что университетский мир делает меня ничтожной, и я пытаюсь заглушить это алкоголем), я прилетела назад в Бостон с двумя огромными чемоданами и без единой идеи, как начать Настоящую Жизнь. Я оценила свое положение. Я знала, что хотела быть музыкантом. Я знала, что не хотела Настоящую Работу. Я знала, что мне нужно было платить за еду и жилье. Я устроилась работать баристой, сняла комнату в полуразрушенном доме в Сомервилле в Массачусетсе и решила, что стану статуей.

* * *

В Toscanini's Ice Cream я продавала мороженое и варила кофе среди разношерстных молодых людей в возрасте двадцати лет. Это было местное заведение с тремя точками в Кембридже, им управлял и владел невероятный парень Гас Ранкаторе. Скромная цитата из прессы была выгравирована на витрине магазина:

«Лучшее мороженое в мире», – The New York Times.

Баристы отрабатывали четыре смены в неделю и получали девять с половиной долларов в час плюс чаевые, этих денег хватало на жизнь. Все работники ели очень много мороженого, так как оно было для них бесплатным. В мои расходы входили: рента (триста пятьдесят долларов в месяц), еда помимо мороженого (мне хватало сто долларов в месяц) и дополнительно: сигареты, пиво, пластинки, ремонт велосипеда и иногда одежда. Я никогда не носила дорогую одежду, большую часть своего гардероба я покупала из секции «доллар за четыреста грамм» в секонд-хенде The Garment District в Кембридже. Там же я и нашла Платье.