Зачем идти в ЗАГС, если браки заключаются на небесах, или Гражданский брак: "за" и "против" - Сергей Арутюнов Страница 57

Нет, не все равно.

Нравственность не просто закон, а структурообразующая величина. Допусти мы браки между гомосексуалами-«содомитами», и культура наша невосполнимым образом изменится.

Загляните в журналы, гордо именующие себя «альтернативными», «клубными», «ночными», и вы с первых же страниц ощутите атмосферу ложной «избранности», надменности и зашкаливающего цинизма гомосексуальной культуры.

Она не отдельна от культуры общей, материнской, но так же, как сатанизм, строит себя на противостоянии христианству. Этот бунт видится еще подростковым: так же явно, как в пубертации, выделяются черты тоталитарные, абсолютистские. «Кто не с нами, тот против нас» — подобные «большевистские» максимы на поверхности. Гомосексуалы нетерпимы, хотя призывают к терпимости.

Увы, они не выдерживают и малейшего намека на инакомыслие. Робкий скепсис, отнесенный к их притязаниям, рождает чудовищную, без преувеличения, жажду даже не обратить в свою веру (а это педерастофилия — именно что суррогат новой религии, не меньше), но любой ценой растоптать или… объявить «латентным гомосексуалистом», боящимся теневых сторон своей сущности и от этого страха преувеличенно страстно протестующим против разгула однополой любви.

Что ж, казуистические приемы человечеству не в новинку.

Пока ни одно из серьезных исследований не подтвердило ни социальной, ни физиологической безопасности гомосексуализма, а уж опасности для души и подавно.

Новая религия «просвещенного» человечества, то есть элит западных стран, направлена на истребление здоровых начал семейственности: пропаганда нетрадиционных отношений прямо связана с нуждами глобальной экономики, боящейся перенаселения, и хлопот, связанных с прокормлением невиданных масс людей. Отсюда вполне осознанное и согласное стремление богатейших людей мира остановить рождаемость и обратить ее вспять. Инвестиции в развитие альтернативных культур представляют сегодня довольно значительные суммы. Эти потоки скрыты от глаз общественности, однако само количество программ поддержки меньшинств говорит о многом.

От России «развитый» мир требует признания однополости как равноправного явления довольно безапелляционно и ультимативно. Приказы отменить дискриминационные, по мнению Запада, законы о запрете пропаганды гомосексуализма среди молодежи испускаются тамошними правителями и сообществами с невиданной частотой. Наша страна находится под постоянным давлением со стороны Европы и США, и давление это будет продолжаться до тех пор, пока мы не сдадимся. А мы вряд ли сдадимся, поскольку не чувствуем в признании прав меньшинств никакой особой правоты.

Более того — развитие этой темы не есть, мягко говоря, признак стратегической мудрости.

Еще недавно в русском языке бытовали устойчивые выражения «собачья свадьба» и «птичий грех», связанные с промискуитетом. Как альянс одной самки и кучи самцов, так и инцест (интимные отношения между близкими родственниками) в культуре осмеивались и презирались, считались выходящими за грань нормальных. Так это и сегодня, если не считать недавних попыток цивилизованной Европы узаконить эти виды отклонений.

С этой точки зрения можно считать, что вплотную к нашим границам подступает не просто какая-то отвлеченная «пропаганда гомосексуализма», но меняется вектор европейской цивилизации: во имя блага человека легализуется то, что веками находилось в самых темных тайниках человеческого общежития. Православные, да и не только православные, священники оценивают этот вектор со своих позиций довольно точно: Европу охватывает язычество. То есть мужеложство и лесбиянство, строжайше преследуемое и во времена Великой Инквизиции и гораздо позже, требуют себе тех же самых гражданских прав, что и у «добрых граждан». На каком основании? На предельно простом и человечески понятном: любви. Если мы любим друг друга, признайте нас супругами. Мера общественного признания таких браков чрезвычайно широка и в самой Европе: кое-где успели признать эти браки, в том числе сделать их чуть ли не церковными, но уже нарастает ответная волна протестов, и вот уже законность этих браков поставлена под большие сомнения. Австралия отменяет их, а Индия считает, что за них надо карать.

В России пока отношение к гомосексуальным бракам однозначно отрицательное, хотя нет-нет да промелькнет в печати одобрение высших сановников: не сейчас, так завтра или послезавтра. Дерзайте, дескать. Когда-нибудь, когда общество наше архаическое окончательно дозреет до содомской истины, когда все станет позволено, мы договоримся, а пока терпите.

Дело в том, что Россия до сих пор ощущает себя раздробленной, вроде феодальной Германии. Раздробленной — и зависимой от Европы, тащащейся по проторенному пути за великими ценностями, непостижными еще вчера тоталитарному уму ее. Россия еще не осознала себя отдельной цивилизацией настолько, чтобы признавать свои представления о жизни если не единственно верными, то хотя бы выстраданными столетиями борьбы за существование в отнюдь не благостной, но предельно агрессивной среде.

На нас непрерывно давили (и давят) со всех четырех сторон света. Сегодня — даже из-за океана. Можно ли, выстояв после стольких лет, кровавых побоищ, относиться к себе так стыдливо и неуверенно, как мы к себе относимся? Оказывается, можно. Превалирующая индивидуально-национальная психология Руси может быть отождествлена по типу с «рефлектирующим земледельцем». Беспрестанные перемены погоды, нестабильность климата, а значит, и барышей вошли в нашу плоть и кровь, сделали нас такими мечтательными по отношению к труду и его плодам, как никого из окрестных народов. Мы не то чтобы презираем труд, но — мы не делаем из него фетиша, поскольку не всякий труд ведет к однозначному обогащению. Это и есть основа национального скепсиса, с которым мы и вошли мало-помалу в мировую историю.

Отсюда с этой точки зрения немного яснее и отношение русских людей к разнообразным социальным и техническим новшествам: оно, мягко говоря, ровное — иными словами, толерантное. Мы действительно терпимы к разным видам человеческой активности, но мало изумляемся ими.

В безбрежной мечтательности своей посреди разоренной нами и предыдущими поколениями земли, невеликие и малые, если считать от размеров суши, отданной нам в разорение, мы любим величие и все его производные.