Взывая к мифу - Ролло Мэй Страница 57

Молодые парни пытаются преодолеть шипы и тернии, прорваться к спящей принцессе еще до назначенного времени, до того, как та будет готова к пробуждению.

Находясь на позиции психоаналитика, мы можем предположить, что в душе принцессы Шиповничка должен был царить гнев из-за того, что она оказалась полностью отрезана от жизни. Я считаю, что этот гнев выражается в том, что шипы, окружающие замок, убивают таких кавалеров. В каждом случае типично невротического поведения невротик мучает и терзает окружающих, заставляет их страдать из-за своей озлобленности и гнева – в данном случае гнева принцессы Шиповничка. Может показаться странным, что я говорю тут о гневе и злобе, исходящих от такого милого создания, как эта принцесса, но таковыми могут быть неожиданные проявления невротических особенностей конкретного человека.

Принцы, стремившиеся прорваться к замку, символизируют желания, не нашедшие отклика, взаимности. Стремления, не учитывающие потребности и степень готовности других людей, не носящие по-настоящему взаимный характер, выливаются в умышленные и вызывающие действия. Попытки взять штурмом живую изгородь являются следствием того, что принцами движут только их собственные потребности и желания, никак не учитывающие потребности и желания девушки. В их поведении просматривается насильственный характер, их установка скорее не на обретение взаимной любви, а на попытку изнасилования; это поведение фактически предполагает, что принцесса Шиповничек является скорее объектом, который надо завоевать, чем любимой женщиной. Они воплощают в себе то, что мы называем демоническим: точнее, они под влиянием чего-то демонического оказались сбиты с толку. Да, действительно, они стали жертвами охраняющей принцессу колючей изгороди, однако в противном случае она оказалась бы просто жертвой их необузданных желаний. Если тело принуждается к тому, чтобы открыться еще до того, как оно будет готово к этому, то очень велика вероятность возникновения травмы, вплоть до того, что оно само по себе уже никогда не сможет открыться.

Далее история продолжается.

…приходило уже немало королевичей, которые пытались пробиться сквозь колючую заросль, но все они остались там, зацепившись за шипы, и погибли жалкою смертью. И сказал тогда юноша:

– Я этого не боюсь, я хочу отправиться туда и увидеть прекрасную королевну Шиповничка.

Добрый старик стал его отговаривать, чтобы он туда не ходил, но он совета его не послушался.

Так начинается мужество отношений. Это один из аспектов «мужества быть», как бы это назвал Тиллих. Этот добрый старик, пытающийся разубедить принца, напоминает нам Иокасту из знаменитой драмы об Эдипе. Точно так же, как она заклинает Эдипа «расслабиться», «не придавать значения», «не заморачиваться», не настаивать на том, чтобы узнать, «кто он такой», тут старик пытается отговорить принца, исходя из соображений здравого смысла. Но принц не принимает этот совет: «Я этого не боюсь, я хочу отправиться туда и увидеть прекрасную королевну Шиповничка».

А к тому времени как раз минуло сто лет, и настал день, когда королевна Шиповничек должна была снова проснуться. Подошел королевич к колючей заросли, поглядел, видит – растут там вместо терновника красивые цветы, – они сами расступились перед ним.

Развязка красива: колючки становятся розами, изгородь – цветами. И все это по причине «творческого ожидания». В сказке действительно подобное может произойти, если просто подождать. Я же мыслю иначе: это был внутренний рост, внешнее проявление кайроса.

Подобный мифологический подход ко времени противоположен рутинной (и часто скучной до утомления) концепции времени как к чему-то, что означает автоматическое следование одного «завтра» за другим: «Бесчисленные «завтра», «завтра», «завтра» / Крадутся мелким шагом, день за днем» ^[164]. Из развития действия в сказке мы видим, что подобное значительнейшее изменение происходит не по причине наличия каких-то особых качеств именно у этого принца (другие были не менее отважны, но нашли свою погибель в шипах). Как мы полагаем, этот принц просто почувствовал кайрос, момент, когда «вся тварь совокупно стенает и мучится» ^[165].

Принцесса Шиповничек и абсолютно все, что составляет ее мир, пребывает в глубоком сне до тех пор, пока мужчина в облике принца не придет и не разбудит ее, а после этого колючки превратятся в большие и прекрасные цветы, которые расступятся сами по себе. Это является очень значимым и наглядным символом девственной плевы и других защитных механизмов, предохраняющих девушку от проявлений сексуальности, которые в этом момент сами по себе превращаются в свои противоположности. Когда приходит время, шип превращается в цветок, в розу – символ вагины, ее максимально близкий и прекрасный образ, который только можно себе вообразить. Тут нам напоминают, что в мифологии и истории культур слово «дефлорация» используется для обозначения полового акта, во время которого женщина теряет девственность в результате первого сексуального контакта. Обращение к тому же самому символу имеет место и в таких народных песнях, как «Моя дикая ирландская роза»: