Давид против Голиафа - Гейдар Джемаль Страница 51

Мы упоминали о том, что приходящее революционное послание накладывается на уже существующее мировоззрение, и возникает смешение. Последние две тысячи лет послание, принесенное в мир Иисусом Христом, послание, принесенное в мир пророком Мухаммадом, да будет мир над ними обоими, накладываются на греческую философию, которую увенчивает концепция имманентного блага, совпадающего с идеей полного и неограниченного бытия. Эта концепция существует в своем пространстве, в пространстве онтологически ориентированной имманентистской метафизики. То, что говорят пророки, не имеет к этому никакого отношения. Усвоение платонизма и аристотелизма в традициях христианства и Ислама было одной из наиболее тяжелых методологических ошибок, которая увела эти традиции с подлинного пути и, возможно, стала причиной дискредитации теологии как таковой. Ислам принял радикальное решение: с определенного момента философская традиция там была просто исключена из религиозного контекста. Была традиция калама, опирающаяся на Платона и Аристотеля, до прихода монголов. Впоследствии было решено, что философия вообще не соответствует Исламу, не только Платон и Аристотель, но вообще весь метод. К сожалению, с водой выплеснули и ребенка из ванночки. Исламская цивилизация осталась без целого раздела духовной деятельности. Но это было радикальное решение.

В христианстве этого не произошло. В христианстве брак между эллинизмом и христианской церковной традицией оказался более тесным, и это привело, в конечном счете, к тому, что мы живем сегодня в постхристианском мире.

На этом я хотел бы закончить и предложить вам задать вопросы.

ВОПРОС. Скажите, что вы имеете в виду под этим соединением – христианства и эллинизма?

Гейдар ДЖЕМАЛЬ. Отцы церкви были платониками… Платонизм и аристотелизм как методология стали базой для христианского богословия. Причем, Платон стал в большей степени базой для византийского богословия, а Аристотель – основой для богословия западного, католического. Фома Аквинский – это мыслитель, который в основу схоластической философии, до сих пор являющейся официально философией католической церкви, Ватикана, положил систему Аристотеля. То есть платонизм и неоплатонизм, несмотря на усилия отдельных теологов, считавших все это не соответствующим христианству интеллектуальным опытом, несмотря на их протесты и предупреждения, не были извергнуты как нечто чуждое пророческим традициям. И в результате мы живем сегодня в неоязыческом мире, где в своих правах восстановлены интеллектуальные и моральные ориентиры, характерные для дохристианского Рима.

ВОПРОС. Вот, Вы говорите о зле, – что есть какая-то сила, перед которой все бренно и все разрушается. Просто не очень понятно, что ее тогда может победить?

Г.Д. Это центральный вопрос. Парадокс именно в том, что, пророки говорят: «Да, это тотальная сила, которая является злом, и как будто не имеет ограничений, – будет побеждена», – она будет побеждена в такой эсхатологической перспективе, когда одна реальность, в которой мы находимся, не социальная, не политическая, вообще, не человеческая, но реальность тотальная, реальность неба и земли будет сметена, заменена на другую; придет нечто совершенно другое, другая реальность. И более того, пророки говорят, что царство Бога грядет, оно придет, оно сменит то царство, в котором до поры злу попущено властвовать. Такая формулировка о сатане: «попущено искушать».

Это некая преамбула, которая вносит философский, культурологический аспект. Мне бы хотелось сконцентрироваться на философском понимании того, что такое зло. Вернемся к описанию зла как той бесконечной основы, которая стирает все конкретные определенности: людей, идеи, формы, существа, вещи, явления, феномены, – все стирает, и человек воспринимает зло именно как факт деструкции… Но ведь это только соприкосновение ограниченной вещи с неограниченностью. То есть, деструкция есть следствие. Следствие того, что нечто существующее как бы попадает в этот огонь. Не сгорание полена есть зло… а проявление зла, сгорание полена, которое происходит от того, что полено, кусок дерева, попало в огонь, который его ничтожит. Что же зло – сгорание полена или огонь? На самом деле, конечно, злом является огонь, потому, что тот вкус зла, который мы получаем от уничтожения полена, – это только следствие того, что огонь имеет силу это полено уничтожить. Огонь, то есть, в данном случае, то бесконечное, что выступает как альтернатива любой конкретной данности, оно то и есть зло. И в этом плане мы обнаруживаем, что мы погружены в мир, который имеет некий аналог вот этой деструктивной бесконечности. Этим аналогом является материя.

Древние философы, гностики, неоплатоники, зороастрийцы уже имели интуицию того, что материя некоторым образом является своеобразным «делегатом» негативной бесконечности, которая стирает и уничтожает. Конечно, когда мы говорим «материя», мы должны уточнить, что имеем ввиду не вещественный аспект мира (у марксистских философов, кстати говоря, квалификация была так низка, что, как правило, они путали две совершенно разные вещи – материю в ее философском аристотелевском первоначальном значении и корпоральный, то есть, вещественный аспект мира, который является только частным проявлением материи). Материя, вообще-то говоря, в философской традиции есть субстанция, лишенная свойств и обладающая потенцией производить из себя форму при воздействии на нее. То есть материя не может быть почувствована, воспринята, пережита, – это есть чистая субстанция. Как чистая субстанция она не определена сама в себе никакими формами, она не ограничена, однородна и непрерывна. То есть она несет в себе характеристики той бесконечности, которая является ночью, поглощающей все данное.

Традиция, в том числе традиция жреческая, говорит о ночи вверху и ночи внизу. Есть как бы две ночи. Ночь вверху – это ночь Абсолюта, которая поглощает все. Ночь внизу – это ночь материи, из которой выходят все проявленные вещи. Но эти две ночи находятся в четком соотношении, они корреспондируют друг другу. Так вот, мы погружены в ночь внизу. Мы погружены в ночь материи, которая уже не просто абстракция (бесконечное, которое ничтожит). У материи есть конкретный враг – дух внутри нас. Мы ведь чувствуем, что внутри нас есть некий огонь, капля света, которая как некий маяк вброшена в эту тьму, и эта тьма грозит затопить ее.

Более того, почему есть путаница у наивного человека между идеей материи и корпоральным, вещественным миром? Да потому, что вещественный мир более очевидным образом выступает «делегатом» этой ночи. Он эту ночь субстанции, «ночь внизу», – представляет нам чувственным образом. Материя – это субстанция, которая не имеет ни вида, ни образа, ничего. Но из нее возникает вещественный мир, который есть плод смешения материи и, скажем, формы и идеи, которые, попадая в материю, производят предметы. А чувственный аспект предметов доводит до нас концепцию непрерывного пространства, которое нас окружает враждебным образом.

Таково было прозрение Декарта, который сказал, что реальность состоит из двух моментов: протяженность и точка. Протяженность – это материя, это то, что «простирается». А точка – это мысль, а мысль – это моя позиция как субъекта посреди этой протяженности. «Я есмь», потому что «я мыслю», осуществляю акт свидетельствования. «Я» есть некое нарушение этой гомогенности. «Я» – это некий шест, просто вбитый в чистом поле, которое простирается вокруг меня…