Проблемы социологии знания - Макс Шелер Страница 5

Однако мы точно так же не можем in concreto и детально объяснить предполагаемые «первоначальными» групповые структуры духа, как не можем объяснить «дух» вообще в качестве прапредпосылки человеческой истории, да и самого человека (его «идеи»), из психических функций его животных предков ^[17]. В лучшем случае мы можем лишь показать, как в соответствии с законами смысла и понятным образом развивается структура из структуры, например, как последовательно возникают друг из друга западноевропейские стили искусства, формы религии.

«Этому развитию структур духа друг из друга, согласно законам поэтапного развития, мы резко противопоставляем феномен накопления произведений духа, который соответствует всегда лишь одной, существующей в какое-то время духовной структуре и одному существующему в определенное время и в определенном месте культурному единству. Поскольку мы предполагаем истинный и подлинный генезис всякой субъективно-функциональной априорной структуры человеческого духа – а не как Кант, его константность, – мы должны решительным образом отвергнуть все те учения, которые видят в истории человека только аккумуляцию достижений и произведений, но не развитие и преобразование духовных способностей человека, и в первую очередь – априорно-субъективного аппарата мышления и всякого рода оценок. Поскольку мы безусловно отвергаем (вместе с Вейсманом, с новым точным учением о наследственности, а теперь и с Бумке ^[18]) любое наследование так называемых приобретенных психических свойств, имеющее хоть какое-нибудь культурное значение, постольку, также и с нашей точки зрения, не подлежит сомнению, что психофизический организм человека существенно не изменился в течение исторического времени, пусть даже под предполагаемым влиянием самой культуры. Мы поэтому отвергаем и учение Спенсера, оказавшее влияние на всю его социологию, по которому структуры духа могут, якобы, приобретаться так называемым „родом“, а затем наследоваться индивидом. Однако вывод, который делает Вейсман, что, дескать, поэтому история культуры есть не что иное, как всего лишь аккумуляция, для нас неприемлем». Вейсман, как и Спенсер, исходит из предпосылки, что не только витально-психическое, которое у нас является сущностно общим с высшими человекообразными обезьянами, однозначно обусловлено психофизической системой (с чем согласны и мы), но также и «дух», «разум» человека. Мы же это ^[19] отрицаем и утверждаем, что дух человека – это для социологии, психологии, биологии, истории скорее просто допускаемая предпосылка и в лучшем случае проблема метафизического и религиозного порядка, но не порядка позитивной эмпирической науки.

Но если это так, то сам дух и его силы, а не только сумма произведений духа, возникающая из него при определенном состоянии его развития в силу меняющихся условий крови и среды, подлежат подлинному и действительному саморазвитию, которое всякий раз может означать как прогресс и рост, так и регресс и упадок, но в любом случае – изменение самой конституции духа. Изменения форм мышления и созерцания, подобные тем, что имели место при переходе от «mentalitе1 primitive» к цивилизованному состоянию человеческого мышления, следующего закону противоречия и принципу тождества, как их недавно описал Л. Леви-Брюль; изменения форм этоса как форм самого ценностного предпочтения, а не изменения всего лишь в оценках благ, которые возникают на основе одного и того же закона предпочтения ценностей или этоса; изменения чувства стиля и самой художнической воли (такие, какими их принимают в истории искусства после Ригля); изменения, что произошли при трансформации ранне-западного органологического взгляда на мир, каким он был вплоть до тринадцатого века, в механистическую картину мира; изменения, которые имели место при переходе от группирования людей преимущественно по родовым союзам, не имевшим государственного авторитета, к эпохе «политического общества» и государства, или от формы группообразования главным образом на основе «жизненного сообщества» к форме группообразования главным образом на основе «общества», или от преимущественно магической техники к технике преимущественно позитивной – все это изменения совершенно иного порядка (а не иной величины), чем изменения в аккумулированном опыте использования уже сформированного рассудка, соответствующего, например, западному способу мышления, или чем изменения в «практической моральности» и в простом приспособлении какой-нибудь формы этоса к меняющимся историческим обстоятельствам ^[20] (например, христианского этоса к позднеантичному, средневековому, современному состояниям хозяйства и общества), или чем изменения лишь в рамках преимущественно органологического и преимущественно механистического взглядов на мир. Для социологии динамики знания нет ничего важнее различия между тем, подлежат ли изменению сами формы мышления, оценки и созерцания мира, или только их применение к количественно и индуктивно расширенному материалу опыта. Точно определенное учение о критериях и ступенях этого различия должно быть еще разработано.

Общим явлением всякого духовного развития является, далее, процесс дифференциации и интеграции сфер культуры и лежащих в их основе духовных актов и ценностных переживаний, ясно увиденный уже Гербертом Спенсером. Самым грубым и резким образом он отражается в постепенном расхождении типов личностей вождей и пионеров в группах и в духовных профессиях: например, маг, врач, священник, техник, философ (мудрец), ученый, исследователь и т. д. Но при применении этого положения о дифференциации и интеграции чрезвычайно важно точно установить порядок ступеней этой дифференциации. Большие заблуждения образуются как раз потому, что эти ступени выделяются неверно. Например, следует признать, что религиозное, метафизическое и позитивное знание, или, как мы можем также сказать, целительное или спасительное знание, образовательное знание и деятельностное знание или знание в целях овладения природой, вычленяются из предшествующей ступени мифического видения и мышления природы и общества – из этого «сна наяву всех народов» – равным образом изначально и лишь потом начинают развиваться в значительной мере автономно. В результате того, например, что уже Конт мифическое принимает за религиозное, не видя, далее, что значение религии в Новое время на Западе отнюдь не уменьшается по сравнению со значением метафизики, но что религия только более явно, чем в Средние века, дифференцируется от метафизики, как и в не меньшей степени все более резко отходят друг от друга позитивная наука и метафизика, причем первая выступает теперь как бесконечный процесс, а вторая являет себя в качестве замкнутой «системы», связанной с личностью ее создателя, – родилось в корне ошибочное учение о так называемом «законе трех стадий», т. е. учение, согласно которому метафизическое эссенциальное мышление, якобы, «развивается» из религиозного, а позитивное мышление – из метафизического. Конт, таким образом, принял за ступени развития то, что de facto есть лишь процесс дифференциации духа ^[21]. Или, например, из магической техники сил природы равно изначально выделяются, с одной стороны, позитивная техника господства, с другой стороны, религиозная культовая техника выражения и ритуальная техника представления сакральных процессов. Непонимание этого приводит к тяжелым ошибкам. Аналогичным образом искусство и ремесленная техника (инструментальная техника), несомненно, имеют общий исходный пункт в изображениях, которые выражают душевные процессы и при этом одновременно производятся так, что долгое время могут служить полезным целям ^[22]. Но если эта взаимосвязь недооценивается, скажем, так, что либо искусство выводится из труда и техники (как это сделал Г. Земпер в своем труде об эволюции стилей и отчасти К. Бюхер в «Работе и ритме»), либо, наоборот, последнее – из первого (как это делали романтики, а теперь уж очень опрометчиво и Лео Фробениус), то следствием этого становятся глубокие заблуждения. Такие учения, как учение Альберта Ланге о том, что метафизика – это, якобы, «поэзия в понятиях», или тезис Вильгельма Оствальда, что искусство – это будто бы «предугадывающая праформа науки»; или «гностическое» заблуждение, что религия – это в сущности ставшая массовой и народной метафизика в «образах» (Спиноза, Гегель, Э. ф. Гартман, Шопенгауэр и т. д.); или обратное заблуждение де Бональда и де Местра, что метафизика – это, якобы, всегда лишь рационализированная задним числом народная религия, восходящая к личному откровению или праоткровению, или что метафизика – это противозаконно рационализированное, а потом втиснутое в систему пророчество религиозного или поэтического толка («пророческая философия» Макса Вебера ^[23] и Карла Ясперса); да вообще все те учения, которые, особо не утруждая себя доказательствами, считают «отмирающими» одно или два из названных выше трех родов знания по причине совершенно партикулярных эволюционных наслоений одной узко ограниченной культуры, например, поздней западноевропейской, как например, это делает Конт в отношении спасительного и метафизического знания, В. Дильтей – в отношении только «метафизического» знания ^[24], – все эти учения суть не что иное, как глубокие заблуждения одного и того же типа. Это – заблуждения, возникающие в результате ошибки в выделении процессов дифференциации и интеграции и особенно в установлении степени первичности соответствующих духовных форм, далее, в результате того, что известные вторичные феномены смешения и переплетения высших форм духовной культуры принимают за феномены, с логической точки зрения, идеально-типические. Так, например, мистика – общая категория духовного поведения, поддающаяся строгому определению, а именно: экстатическое непосредственное идентификационное знание, данное в созерцании и чувстве – может соединяться как с определенной религией и ее догмами (индийская, суфийская, еврейская, даосистская мистика), так и с философской метафизикой (например, Плотин, Спиноза, Шопенгауэр, Шеллинг, Бергсон), как со спиритуалистическим, так и с натуралистическим содержанием мировоззрения (холодная интеллектуальная мистика, например, Плотина и витальная опьяняющая мистика дионисического культа), как с преимущественно теоретической позицией (умозрительная мистика), так и с практическим поведением (практически аскетическая мистика и вера в то, что единение происходит в свершении волевого акта определенного высшего нормирования, например, Фома Кемпийский). Но как таковая мистика всегда остается самостоятельной категорией среди родов знания или участием в предпосланном абсолютно сущем и ценном, которое никогда не рождается из ее собственных источников знания, – участием, которое всегда (с генетической точки зрения) есть явление совершенно нетворческое, вторичное и позднее, есть поворот назад! Если этого не осознают, выходит нечто похожее на то, как многие церковные писатели хотят сделать христианскую ортодоксальную мистику мистикой «вообще», не понимая ее абсолютно над-конфессиональной, да и над-религиозной природы; или вроде того, что хотят сделать из нее самостоятельный источник «религиозного» познания ^[25], или источник «метафизического» познания, как, например, «интуитивизм» Шопенгауэра и Бергсона. Но смешанные формы непременно предполагают наличие чистых типов.