Половая психопатия - Рихард фон Крафт-Эбинг Страница 5

Предостерегающими примерами подобного рода служат Римская империя, Греция и Франция в царствование Людовиков XIV и XV . В такие эпохи государственного упадка и замечаются чудовищные искажения половой жизни, причины которых, впрочем, отчасти могут быть объяснены психопатологическим или, по крайней мере, невропатологическим состоянием населения.

То, что большие города являются очагами нервозности и извращенной чувственности, доказывает история Вавилона, Ниневии, Рима, равно как и мистерии современной жизни крупных городских центров. Достоин внимания факт, с которым мы знакомимся из чтения выше цитированного труда Плосса, а именно, что извращения полового влечения не встречаются у диких или полуцивилизованных народов (за исключением алеутов, далее в форме мастурбации у восточных женщин и у намаготтентоток).

Изучение половой жизни человека надо начинать с момента развития ее в период половой зрелости и проследить различные фазы ее вплоть до полного угасания половых ощущений.

Мантегацца в своей «Физиологии удовольствия» превосходно описывает влечения и стремления пробуждающейся половой жизни, зачатки которой, в виде смутных предчувствий и неопределенных ощущений, удается, однако, проследить еще задолго до наступления половой зрелости. Этот, так сказать, период предвестников представляется в психическом отношении наиболее важным. По богатству пробуждающихся в это время ощущений и идей можно судить о значении полового фактора для психической жизни. Эти первоначально смутные, неопределенные стремления, которые возникают из ощущений, пробужденных в сознании органами, остававшимися до сих пор неразвитыми, сопровождаются могучим возбуждением чувственной стороны жизни.

Психологическая реакция полового инстинкта в период возмужалости обнаруживается многообразными явлениями, у которых есть только одно общее — повышенная душевная возбудимость и стремление выразить в той или другой форме, так сказать, перенести на известный объект новое, своеобразное содержание своего настроения. Ближайшими объектами являются религия и поэзия, которые, даже по истечении периода полового развития, после того, как первоначально смутные стремления приобрели определенное выражение, получают могучие импульсы от полового мира. Кто в этом сомневается, пусть вспомнит, как часто в период возмужалости наблюдаются религиозные мечтания, как часто в жизни святых появляются половые искушения, какими отвратительными сценами, настоящими оргиями завершались религиозные празднества древних, а в наше время и собрания известных новейших сект, если уже не говорить о чувственной мистике, которой запечатлены культы древних народов. И, напротив, мы видим, что чувственность, не нашедшая себе удовлетворения, сплошь и рядом ищет и находит себе эквивалент в религиозной мечтательности.

Но и в несомненно психопатологической области обнаруживается это взаимоотношение между религиозным и половым чувством. Достаточно указать на резкое проявление чувственной стороны в историях болезни многих религиозно помешанных, на пеструю смесь религиозного и полового бреда, столь часто наблюдаемую при психозах (например, у маниакальных женщин, считающих себя Богоматерью), в особенности при психозах на почве мастурбации; наконец, можно указать на сладострастно-жестокие самооскопления, самобичевания, даже самораспятие, производимые под влиянием болезненного, религиозно-полового экстаза.

Попытка объяснения психологических взаимоотношений между религией и любовью наталкивается на многие затруднения, но аналогий можно найти немало.

Чувство полового влечения и религиозное чувство (рассматриваемые как психологические явления) состоят каждое из двух элементов.

В религиозной области первичным элементом является чувство подчиненности — факт, отмеченный Шлейермахером еще задолго до того, как к этому положению пришли новейшие антропологические и этнографические исследования, опиравшиеся на наблюдение первичных состояний. Только на более высокой ступени культурного развития в религиозное чувство вступает второй, собственно этический элемент — любовь к божеству. Место злых духов первобытных народов занимают то добрые, то гневные образы более сложных мифологий, и под конец человечество начинает почитать единого, всеблагого Творца, дарующего вечное спасение, все равно заключается ли это последнее в земном блаженстве евреев, в райских утехах мусульман, в вечном блаженстве на небе христиан или в нирване буддистов.

В половой склонности первичным элементом служит любовь, ожидание безмерного блаженства. Чувство подчиненности присоединяется уже вторично. В зародыше оно существует как у мужчин, так и у женщин, но обычно оно резко выражено только у женщин из-за их пассивной роли в деле продолжения рода и социальных условий; в виде исключения такая подчиненность характеризует и мужчин с психическим типом, приближающимся к женскому.

Любовь, как в религиозной, так и в половой области, представляется мистической и трансцендентальной, т. е. при половой любви собственно настоящая цель влечения — размножение рода — не входит в сознание и сила импульса гораздо более могуча, чем то удовлетворение, которое доходит до сознания. В религиозной области предмет обожания по своей природе таков, что он не доступен эмпирическому познанию. Отсюда широкий простор, открываемый фантазии в указанных душевных процессах.

Но и то и другое чувство имеют еще и «беспредельный» объект, поскольку блаженство, которое доставляет половой инстинкт, представляется по отношению ко всем другим наслаждениям несравнимым и неизмеримым, и то же самое нужно сказать об обещанном блаженстве веры, которое в глазах верующего кажется бесконечным и по времени, и по силе.

Следствием тождественности обоих состояний в отношении величины их объекта является то, что оба они вырастают часто до непреодолимой силы и ниспровергают все противоположные мотивы. Следствием их сходства в отношении необъемлемости их объекта является то, что оба они легко переходят в смутную мечтательность, в которой яркость чувства намного затмевает отчетливость и постоянство представлений. В этой мечтательности в обоих случаях рядом с ожиданием необъятного счастья играет роль потребность безграничной подчиненности.

Многообразная тождественность той и другой мечтательности делает понятным то обстоятельство, что при сильных степенях интенсивности они могут в порядке замещения сменять друг друга или возникать рядом друг е другом, так как всякий сильный подъем одного элемента в душевной жизни влечет за собой подъем и прочих элементов. Таким образом, чувство доводит до сознания то одно, то другое из обоих кругов представлений, с которыми оно связано. Но оба вида душевного возбуждения могут также перейти и во влечение к жестокости (активной или пассивной).

В религиозной жизни это происходит при посредстве Жертвы. Жертва связывается с представлением: прежде всего, что она материально угодна божеству, затем, что она приносится ему в знак почитания, как доказательство подчиненности, как дань, наконец, что ею искупаются грехи и вина перед божеством и приобретается вечное блаженство.

Если жертва состоит, как это встречается во всех религиях, в самоистязании, то у религиозных, сильно возбудимых натур она не только служит символом подчинения и эквивалентом в обмене страдания в настоящем на блаженство в грядущем, они ощущают непосредственно как блаженство все, что, по их убеждению, исходит от беспредельно любимого божества, все, что происходит по его воле или в его честь. Религиозная мечтательность ведет тогда к экстазу, к состоянию, в котором сознание до такой степени переполнено психическим чувством блаженства, что представление о перенесенном истязании доходит до него совершенно свободным от болевых ощущений.