Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах - Энтони Гидденс Страница 49

Выдающейся характеристикой отчетов лесбийских женщин является интерес к интенсивной и искомой природе сексуального наслаждения. Хотят ли женщины секса? Эти женщины, конечно же, хотят, и они активны в поисках сексуального удовлетворения и в самой связи, и вне ее. Если измерение сексуального удовольствия оргазмической реакцией — сомнительный индекс, как утверждали многие, но, разумеется, не лишенный ценности, если сопоставить его с сексуальными депривациями, которые женщины испытывали в прошлом, — то лесбийский секс является более успешным, чем гетеросексуальная активность. Более того, существует большее равенство в отдавании и получении сексуальных переживаний: «Между нами существует связь, которую я никогда не смогла бы сравнить с теми переживаниями, что я испытывала с мужчинами»; «Мне нравятся способы, применяемые женщинами, тела, страсть, мягкость, сочетаемая с силой»; «Я никогда не чувствовала себя зажатой, занимаясь сексом с женщиной. С мужчинами я всегда чувствую себя подавляемой». По большей части эти акценты выглядят совместимыми с сексуальной отзывчивостью и активно служат для ее продуцирования. Эти женщины уличают во лжи идею о том, что эротизация женского тела достигается ценою генитальных ощущений. Фактически двое идут рука об руку — это нечто такое, что совместимо с влиянием пластической сексуальности.

В отношениях геев-мужчин, равно как и женщин, сексуальность может быть засвидетельствована в ее полном отделении от воспроизводства. Сексуальность геев-женщин организована на основе необходимости, которая почти полностью может расцениваться как чистые отношения. Это означает, что пластичность сексуального ответа, помимо всего прочего, каналирована осознанием вкусов партнера и его взглядов на то, что является допустимым и может доставить наслаждение.

Дифференциальной власти может придаваться повторное значение, например, через садомазохистский секс.

Одна женщина говорит:

«Мне нравится грубый, страстный секс, потому что он протекает за пределами барьеров „приятности“, которые выстраивают вокруг себя многие женщины. Здесь не существует чувства выпрямленной спины (в оригинале — holding back — примеч. перев.), как это часто бывает с политически корректным мягким сексом — „S и L“, как определил это один из моих друзей (то есть сладость и свет (в оригинале — sweetness and light — примеч. перев.). Моя нынешняя любовница и я немного экспериментировали с S/L и бандажом и нашли это очень возбуждающим и сексуальным. Все, что мы проделывали, было на основе консенсуса, и „нижняя“ (мы варьировали в том, кому ею быть) всегда удерживала контроль, вместе с иллюзией, что все протекает без контроля. Мы включали сюда такие вещи, как пошлепывание, подстегивание хлыстом, тянули за волосы, колотили друг друга, но никогда не наносили ран и даже не оставляли отметок. Что делает это таким замечательным, так это чувство вседозволенности» ^[192].

Кто-то мог бы усмотреть здесь возврат к фаллосу в несколько неприятной форме. Это, может быть, в какой-то степени правильно, но можно предложить также другую интерпретацию. В лесбийских отношениях (так же, как и среди геев-мужчин) могут быть потенциально осуществлены аттитюды и характеристики, «запрещенные» в чистых отношениях, включая инструментальный контроль и реализацию формальной власти. Ограниченное рамками сферы сексуальности и обращенное в фантазию — скорее, нежели детерминированное извне, господство, возможно, помогает нейтрализовать агрессию, которая в ином случае ощущается где угодно еще.

Как и в других отношениях, то, что могло бы выглядеть ретроградной характеристикой сексуальных отношений женщины с женщиной, могло бы фактически дать модель этически оборонительной гетеросексуальной деятельности. Осуществляемый по взаимному согласию садомазохизм не нуждается в том, чтобы предлагаться в качестве рецепта для вознаграждающего сексуального опыта, но принцип, который он выражает, способен к обобщению. Пластичная сексуальность могла бы стать сферой, которая не содержит более элементов (в оригинале — detritus, т. е. осколков чего-то разрушенного — примеч. перев.) внешнего принуждения, а взамен этого имеет место как одна из иных форм самоисследования и морального конструирования.

Возможно, кто-то мог бы вычитать в сочинениях де Сада какое-то совершенно иное значение, нежели то, что обычно предполагается. У де Сада власть, боль и смерть инвестируют себя в секс в целом и разыгрываются через извращение, при этом из сексуальности выжимаются любые следы нежности — или, во всяком случае, так это выглядит. Тем не менее де Сад в целом отделяет женскую сексуальность от воспроизводства и празднует ее хроническое избавление от субординации фаллическим интересам. Его представление секса, которое концентрируется на чем угодно в его собственных рамках, могло бы выглядеть как ироническое метафорическое изобретение, указывающее на невинность сексуальности как таковой.

Гомосексуальность и эпизодические сношения

Эпизодическая сексуальность в наибольшей степени развита среди женщин в культуре некоторых клубов и баров. Жизнь бара иногда сосредоточивается на крейсировании, на поиске проходящих партнеров. Женщина-новичок в культуре бара поясняет, что в течение длительного времени «мне не везло в барах». Ее образование и происхождение, продолжает она, кажется, не производили никакого впечатления. Затем ее озарило, что главными вещами, которые принимались во внимание в формировании такого рода связей, были взгляды «на пятно привлекательности». «Это оказалось так просто... Ни одна из них в баре не была заинтересована в том, чтобы встречаться с кем-то, кого она могла бы пригласить домой и представить матери» ^[193].

Краткосрочные, обезличенные связи — они, несомненно, не имеют места в лесбийских отношениях. Если мы считаем данным, что многие геи-мужчины устанавливают долгосрочные сексуальные связи, мы не должны преувеличивать контрастов между мужской и женской гомосексуальностью. И все же эпизодическая сексуальность среди геев-мужчин более интенсивна, чем в лесбийских общинах. Когда, к примеру, существовали общественные бани, многие из посещавших их мужчин каждый вечер искали нового сексуального переживания; большинство из них были бы разочарованы, если бы имели лишь одно сексуальное сношение на протяжении нескольких часов. К примеру, Мартин Хоффман в своем исследовании банной культуры в 1960-х годах интервьюировал одного молодого мужчину, который в качестве пассивного участника нередко имел около пятидесяти сексуальных контактов за один вечер.

Банный секс, как это видно из других разнообразных контекстов сексуальной активности геев-мужчин, был вообще анонимным. Мужчины, которые ходили туда, не имели социальных контактов друг с другом, их разговоры носили случайный характер. Они не обладали знанием о природе жизни друг друга и адресовались друг к другу только по имени. Здесь придается новое значение каждому из преходящих партнеров; в сравнении с такими сношениями анонимный гетеросексуальный эпизод, изображенный в «Последнем танго в Париже», выглядит как глубокая и продолжительная привязанность.