Вне зоны доступа. Как не потерять контакт с ребенком в переходном возрасте - Дэниэл Дж. Сигел Страница 46

У людей из группы риска определенные вещества или виды поведения вызывают дофаминовый всплеск, который приводит к ощущению восторга – чего-то непреодолимого, правильного и хорошего, что нуждается в повторении, и побыстрее. Не у всех возникает болезненное пристрастие к этому, но некоторые попадают под власть привычки, особенно если все начинается в раннем возрасте. После пикового выброса уровень дофамина резко падает, и со временем это падение становится действительно болезненным. Мы привыкаем к дофаминовой эйфории на вершине, а жизнь внизу быстро становится скучной. Скука становится настолько невыносимой, что нам нужно повторить дофаминовый всплеск скоро… очень скоро… прямо сейчас. Поскольку в переходном возрасте любые эмоции переживаются особенно остро, можно понять, что в это время мы особенно уязвимы перед развитием болезненного пристрастия к выбросам дофамина.

Как я уже говорил, даже предчувствие или намерение употребить психотропное вещество фокусирует наше внимание на объекте пристрастия, а психические процессы сами по себе приводят к всплеску дофамина. Это значит, что пристрастие овладевает нами, а не остается чем-то, что мы делаем по собственному выбору. Когда вещество становится объектом пристрастия, а не предметом эксперимента, привычка начинает управлять нами. Но даже если мы не испытываем болезненного пристрастия, как показывают исследования, хроническое употребление легкого наркотика, такого, как алкоголь, повреждает печень и причиняет ущерб мозгу.

Восторг Кэти и радостное предчувствие были чем-то большим, чем обычная подростковая гиперрациональность и питаемое дофамином желание получить одобрение у сверстников. Естественно, Кэти была подростком, и эти элементы тоже имели место. Но возможно ли, что сосредоточенность на алкоголе, усиливавшая тягу к дофаминовой эйфории, была частью ее наследственности?

В настоящее время не существует теста для проверки такой возможности, но мы с Кэти обсуждали эту тему, как и отсутствие у нее какого-либо беспокойства по этому поводу. Все, чего мы могли достичь на тот момент, – понимание, что ее привычка к алкоголю может выходить за пределы подростковой тяги к экспериментам. Именно этого понимания ей не хватало до исключения из школы. Риск болезненного пристрастия, как и все остальные «аргументы против», минимизированные подростковым мышлением, оставался на заднем плане и считался чем-то незначительным даже во время встреч, когда она училась в средней школе. Она продолжала выпивать на вечеринках в выпускном классе. Я мог лишь помочь ей осознать возможные последствия такого поведения, поддерживать ее в этот период и развивать в ней осознание собственной личности, когда она готовилась покинуть родительский дом.

У Кэти действительно появилось новое ощущение собственной личности, наделенной тонким чувством юмора и имеющей представление, кто она такая и кем может стать, несмотря на то, что она продолжала выпивать. Знание того, что это ощущение возникает в результате интеграции префронтальной коры ее мозга, позволяло мне думать, что мы развиваем важные навыки, которые она сможет совершенствовать в предстоящие месяцы.

Перед поступлением в колледж дела у Кэти шли очень хорошо, и она была готова прекратить терапию. Она понимала, что алкоголь создает проблемы и в долгосрочной перспективе пьянство может стать разрушительной привычкой. Я встречался с Кэти во время первого года ее учебы в колледже и активного общения со сверстниками, включавшего совместные попойки. Я добился того, что Кэти призналась себе в том, что у нее действительно есть серьезная проблема с алкоголем. Когда она рассказала мне, что у нее случались провалы в памяти, когда она не могла вспомнить, что происходило на пьянках и что она начала пить в одиночку перед встречей с друзьями, мы оба поняли, что настало время разработать другую стратегию.

Кэти уже неоднократно пыталась перестать пить, по крайней мере на время. Я сказал ей, что, по результатам исследований, программа из 12 этапов, такая, как «Анонимные алкоголики», способна поддержать ее попытки вести трезвый образ жизни. Но в тот момент ей не хотелось участвовать в «таком нелепом мероприятии». Даже предложение рассматривать алкоголь как пищевую аллергию, нечто такое, чего она просто не может употреблять, показалось «глупым». Время покажет, как она справилась со своей задачей и как ее мозг смог избавиться от алкогольно-дофаминовой зависимости, в которой она находилась вот уже полтора года после исключения из школы. Впоследствии Кэти призналась, что ее мозг «привык играть жестко». Я сказал ей, что мозг нуждается в передышке, чтобы восстановить ясность мыслей. В последние несколько месяцев мы часто беседовали; недавно Кэти сказала, что воздержание от алкоголя – непростая задача для нее, но она старается найти новые способы развлечения.

На самом деле мне нужно было научить Кэти фокусировать внимание на интеграции ее мозга и придать ей сил, чтобы очистить разум и ослабить болезненную тягу к алкоголю. Она должна была научиться этим навыкам для укрепления своего сознания и возвращения к нормальной жизни. Как и в случае с Сарой, я поощрял Кэти использовать инструменты майндсайт, описанные в этой книге. Нам еще предстоит убедиться, насколько успешным был процесс интеграции и достижения полноценной жизни. Но если при этом она сможет заручиться и поддержкой в группе «Анонимных алкоголиков», это будет еще лучше. Будем надеяться, что она останется открытой возможностям улучшить свою жизнь. Я знаю, что родители изо всех сил стараются поддержать ее, но все мы понимаем, что сейчас именно Кэти должна взять инициативу в свои руки.