Должно ли детство быть счастливым? - Екатерина Мурашова Страница 45

Молитвы не помогали, уныние захлестывало, как холодная душная волна. Участковый врач, которая была в курсе семейных несчастий Любовь Николаевны, выписала ей какие-то таблетки. Таблетки помогали — «ходишь как мешком по голове ударенная, но вроде и ничего, почти не болит». Ничего — это если бы она жила одна. В конце концов, все главное в ее жизни уже как бы случилось, можно было бы как-нибудь потихонечку… Но рядом с ней была пятилетняя одинокая Света, которой надо было расти, радоваться, развиваться…

«Ты должна жить ради внучки!» — говорили ей ну абсолютно все окружающие. Она и жила. Мыла, стирала, готовила, ходила на работу, даже телевизор по вечерам смотрела. Но разве это жизнь?

Подружка подсунула какую-то книжку в мягкой обложке из тех, которые «мы научим вас жить правильно и счастливо». Там было написано: оглянитесь вокруг, ваши несчастья не сделали весь мир черным, вокруг вас много радости, если вам нечему радоваться в своей жизни, порадуйтесь за других. Любови Николаевне (до сих пор она никогда таких книжек не читала) показалось, что это очень умная и глубокая мысль, она ведь и правда за своими несчастьями почти перестала замечать окружающее и им интересоваться. Пригляделась и увидела, что в книжке написана чистая правда: вот по двору идут счастливые мать с дочкой и по очереди кусают мороженое (а ее Света уже никогда с матерью за руку не пройдет), вот сидят на скамейке два старичка и улыбаются друг другу (а ее муж уже никогда ей не улыбнется), вот веселая молодая семья — мама, папа, я — покупает воздушный шарик ребенку, а вот мальчик-подросток серьезно обсуждает с отцом припаркованную у тротуара красную гоночную машину…

А-а-а! Так плохо ей, пожалуй что, еще ни разу не было. Усиливалась ситуация тем, что Любовь Николаевна еще и испытывала жуткое чувство вины: кто ж я сама такая, если чужой радости не просто порадоваться не могу, но и готова хороших людей за их счастье возненавидеть!

Теперь уже точно нельзя было «оставить все как есть». Любовь Николаевна вплотную задумалась. Идея о радости, существующей в мире единомоментно с ее несчастьями, все-таки прочно поселилась в ее голове. И вот однажды она услышала, как маленькая Света с кем-то разговаривает, сидя в своей кроватке.

— С кем это ты там беседуешь? — спросила бабушка.

— С подружкой, — ответила внучка.

— С какой еще подружкой? Никого же нет!

— А я ее придумала, чтоб мне не грустно было, — улыбнулась девочка.

И тут бабушку посетила идея. Этап ее несчастий, те моменты, когда ей особенно плохо и совсем не хочется жить, где-то для кого-то, несомненно, — миг удачи, пронзительного счастья, свершения мечты. Она («редиска — нехороший человек!») не может радоваться за реальных счастливых людей, которых видит вокруг себя. Но она же может радоваться за придуманных! Если уж пятилетняя внучка способна придумать себе подружку и спасаться от грусти беседой с ней, то уж она-то, немолодая и опытная…

Любовь Николаевна не привыкла откладывать дела в долгий ящик. Тренироваться она начала прямо в тот же вечер, прочитав Свете сказку на ночь и убедившись, что девочка спокойно уснула.

Одинокий вечер на хрущевской кухне, чай с сушками, городская темень за окном. В этот же час, миг… Кто?

В тот вечер она придумала себе юную пару. Наконец-то родители уехали на дачу, и она впервые согласилась прийти к нему, вместе посмотреть фильм. Он мечется по квартире, надевает чистую футболку, потом меняет ее на рубашку, поднимает воротник, смотрится в зеркало, приглаживает, а потом, наоборот, взъерошивает волосы, смотрит, что есть в холодильнике, ставит на стол купленные для нее цветы, рядом — бутылку вина, потом прячет и то и другое: цветы надо подарить, а вино… не слишком ли вульгарно? Все-таки они еще школьники. Решает, что он предложит; если она согласится — достанет. Жалеет, что не купил свечей, — он что-то такое видел по телевизору. Застилает свою кровать чистым бельем. Сверху — клетчатый плед. Дрожат руки. Что ты себе придумал, идиот?!! Бросает взгляд на часы. Она опаздывает! Может быть, вообще не придет? Просто посмеялась?! Или ее не пустили родители? Или она шла, упала и сломала ногу, а ее телефон разбился? Ее везут в больницу?! Он уже готов куда-то бежать, но тут — звонок в дверь, он хватает букет, роняя тапки, бежит к двери, открывает ее. На пороге она, глаза обоих сияют, и не надо слов…

Она как будто побывала там, в этой неприметной хрущевке, где в тот вечер вершилась первая любовь. Слезы сами собой текли по ее щекам, но впервые за много месяцев (если не лет) это были слезы не горя, но — радости. Она от души радовалась за них, за этих выдуманных ею мальчика и девочку. И радовалась за себя и Свету, потому что чувствовала: нашла источник, из которого теперь можно черпать, когда понадобится.

И она черпала. Придумывала себе бедного человека, неожиданно выигравшего в лотерею (он сначала никак не может в это поверить, а потом начинает придумывать, что себе купит), и богатую старушку, счастливо отыскавшую пропавших родственников (она так боялась умереть в одиночестве, а теперь ей это не грозит). Детдомовскую сироту, за которой приехала обманом потерявшая ее мать. Трехногую собаку, внезапно обретшую любящего хозяина. Художника, закончившего свою главную картину и понявшего это. Бизнесмена, заключившего невероятно выгодную сделку. Певца, который своей песней заставил плакать многотысячный зал…

Она радуется за них и сопереживает им. Они для нее как живые, как очень большая семья, свои, дальние родственники. Ее миг уныния или упадка сил побеждается их радостями и удачами.

Любовь Николаевна — экстраверт и уже рассказала про всё это своим подружкам и коллегам в универсаме, а также Свете и Светиным подружкам (это у них называется «Радость», и теперь они иногда придумывают персонажей для «Радости» все вместе). Она с удовольствием рассказывает обо всем этом мне — «вдруг вы напишете, и еще кому-то, кто сейчас сидит и страдает, пригодится».

И вот я рассказываю вам, уважаемые читатели…