Дао Блаженств - Александр Матяш Страница 45

Д: А что делать женщине – вообще не сказано. Ее как будто бы и нет.

А: С 29-го по 32-й стих мы имеем очень странный отрывок, который, на мой взгляд, настолько сильно противоречит всему остальному смыслу и контексту Нагорной проповеди, что либо является каким-то преднамеренным включением, необходимым для отстаивания интересов патриархального общества теми силами, которые затем использовали текст Евангелия для укрепления своей политической власти, либо был весьма основательно переделан.

М: Такое впечатление, что, действительно, кусок текста убран и вместо него вставлен другой. Эта часть очень резко возвращает нас к Ветхому завету. Ты говорил о том, что Ветхий и Новый завет отражают разные уровни развития человечества.

А: Она не просто возвращает – она отбрасывает за Ветхий завет. Моисей на фоне слов Христа здесь выглядит человечнее. Он терпимее к человеческим слабостям. Христос такого понимания не обнаруживает. И совершенно непонятно, что в такой ситуации делать? Нет никаких объяснений по поводу того, как нужно терпеть и каким образом обходиться с неизбежными в таком случае напряжениями.

Д: Сказано только, чего делать не нужно.

А: Да… Остается только терпеть со скрежетом зубовным. Больше ничего. У православных монахов вся работа с сексуальным импульсом сводится к терпению и молитве. Больше того, считается, что если у монаха случилась поллюция, то он, если и не согрешил, то осквернился, а значит не может после этого без специального разрешения войти в церковь. А осквернился потому, что поллюциям способствует специальная пища – мед, орехи – а стало быть все-таки согрешил…

М: Так ведь в пост, кроме меда и орехов, ничего не остается?

А: Ну вот… И пошел процесс измождения плоти. Если бы только это и только у монахов. По большому счету такая установка в обществе запускает процесс измождения женщин и вообще всего телесного.

Сравните такое положение дел с тем, как поставлена работа с сексуальной энергией у даосских монахов. В книге «Ден Мин Дао» Мастер, учитель Квана Сайхуна, говорит ему, что практика воздержания может быть необычайно вредоносной и разрушительной, если а) не соблюдать специальной диеты, b) не пить особые травы, c) не делать специальные психоэнергетические упражнения по возгонке этой энергии. Даосских монахов всему этому обучали. Там энергия не запиралась в ущерб здоровью человека, а возгонялась и использовалась в целях духовного развития. Да, они воздерживались, у них не было сексуальных контактов с женщинами, но насколько иначе они обходились со своей природой. Эта разница отражена здесь, в этом тексте. Я хочу надеяться, что я не погрешил против фигуры Христа, потому что мне кажется, что этот отрывок не имеет к Нему отношения.

М: Мы и не разбирали фигуру Христа – мы разбирали Библию.

А: Нет, я Его затронул. Я предположил, как такие слова могли бы прозвучать из Его уст при условии, что этот текст не подделан. Я все-таки сделал такое предположение, но хочется думать, что оно не имеет права на существование. А самое главное – исходя из того, что с Ним произошло затем: человек с такой догматической, инквизиторской ноткой в душе не смог бы умереть, а потом воскреснуть. Вот что мне кажется самым главным.

Смысл того, из чего исходили писавшие эти строки, я думаю, всем ясен. Необходимо было как-то ограничить разгул неконтролируемой похоти. В перечне грехов есть, например, и грех проматывания отцовского наследства с женщиной легкого поведения вплоть до полного обнищания. Желание древних неистово отдаваться сексуальному импульсу было очень велико, они без остатка вкладывали себя в эту страсть.

Д: А у современного человека такой страсти нет?

А: Боюсь, что нет. Есть у меня стойкое ощущение, что современные люди намного меньше присутствуют в своем теле для того, чтобы до такой степени этой страсти отдаваться. Действительно, в Древнем мире разгул похоти был необычайно велик. Стремление отдаться во власть инстинктов и вести потребительский образ жизни, не связанный ни с каким, даже минимальным, напряжением сознания в Древнем мире было настолько велико и сильно, что его разрушительное воздействие на самого человека надо было как-то ограничить. Человек был гораздо более телесным, гораздо более зависимым от телесных импульсов. Тело было гораздо ближе к душе, к психике, но и душа была ближе к телу. Для того, чтобы понять, о чем идет речь в 32-м стихе, имеет смысл ознакомиться с бытом и нравами Древнего мира. В Древнем Риме, Греции, Иудее, так же как и везде в те времена, торжество похоти было настолько всеобъемлющим, настолько разнузданным, не имеющим никаких нравственных или социальных ограничений… Я говорю именно о перегибах, о погружении в разврат и о жадном стремлении толпы этому отдаться. В Помпеях публичные дома встречались на каждом шагу. Важно то – и это хуже всего, что люди отдавались этим страстям без сердечного чувства – просто потребительски, из желания получить физиологическую разрядку: насладиться юным телом рабыни, даже не подумав о ее желании или чувствах. На сексе можно просадить не только родительское состояние, но и всю накопленную благую карму и родиться в следующей жизни насекомым или растением – вот в чем самая большая опасность безудержного разврата. Восточные культуры сильны тем, что им известны способы работы с этими сексуальными энергиями, с их преобразованием и трансформацией. В христианской традиции решили, что с телом вообще не надо работать, от него нужно просто отказаться. Я не до конца понимаю, почему так случилось. Ведь в Древней Греции, как и в Древнем Риме культ тела был очень развит: были, например, и специальные места для тренировок, гимнасии, где древние греки встречались, чтобы в том числе и пофилософствовать. Они очень следили за своей физической формой.

М: А Сократ-то толстенький.

А: Но он обладал потрясающей выносливостью. Он очень отличился при битве у Саламина – бесстрашием и отвагой. В чем причина такого отрицания тела, передавшегося по наследству, как проклятое родимое пятно, через всю христианскую традицию, я до конца не разбирался. Эта тема находится за пределами того, чем мы сейчас занимаемся. В течение всей своей истории христиане сурово преследовали любые попытки заниматься телом и обращать внимание на его потребности. Мы – я, Даша, Вероника – прочувствовали отрицание православием телесных нужд на собственном опыте во время нашего пребывания на Валааме. Даша потом жаловалась на крайне нездоровую традицию – и я согласен с ней – стоять в течение всей службы. Знаете, что об этом говорят батюшки? «Когда ты стоишь на службе православной, то считай, что ты стоишь перед Богом на Страшном Суде. А ты можешь представить себя на Страшном Суде сидящим? Не можешь? Вот! Каждую службу нужно стоять перед алтарем, потому что церковь уподоблена кораблю, на котором все спасаются».

М: Нездоро́во не только то, что люди стоят. Нездоровыми получаются и взаимоотношения с Богом – раз они основаны на страхе. Ведь сесть человек не решается из-за страха.

А: Вот что интересно – если поглубже погрузиться в эту ситуацию, то она становится понятнее, исходя из христианского взгляда на мир: вся наша здешняя жизнь рассматривается как малозначительная прелюдия к жизни вечной. Здесь нет ничего ценного, ничего глубокого, и все, на что можно эту жизнь употребить, – это лишь подготовка и, самое главное, получение благоприятного ответа на Страшном Суде. А сама по себе она никакой ценностью не обладает.