Исповедь социопата - М. Томас Страница 44

Только поступив на юридический факультет, я смогла в этом разобраться и понять, что никогда не буду в этом участвовать. В каждом спецкурсе нас знакомили с ужасающими историями о мошенничествах, обманах и принуждении, показывавшими, как находчивы и изобретательны могут стать люди, желая зла другим. Иногда такие истории оказывались слишком жестокими для нежных душ моих сокурсников. Они загорались гневом, возмущались и расстраивались по поводу событий, происшедших десятки, а то и сотни лет назад с давно умершими незнакомцами. Глядя на однокурсников, я восхищалась, но одновременно и нервничала. Совершенно очевидно, что эти люди чувствовали нечто недоступное мне. Студенты высказывали смехотворные, совершенно алогичные предложения, призывали к бдительности, совершенно забыв о взвешенных и четких статьях закона. Но они не отождествляли себя с растлителями детей и насильниками из старых судебных дел и предавались праведному гневу, определявшему их решения. К таким людям студенты-юристы применяли другие нормы, нежели к преступникам, с которыми могли себя отождествить. Сидя в аудитории, я видела, как меняются правила, когда верх берет сопереживание.

Импульсивное поведение характерно не только для академической обстановки студенческих аудиторий юридического факультета, но и – в еще большей степени – для общественных мест. Почти в каждом кинофильме показано исполнение самых темных человеческих желаний, связанных с насилием. Сын мстит матери. Отец мстит дочери. Муж мстит жене. Каждый следующий акт мести ужаснее предыдущего. Мало помешать злодею действовать, нам надо, чтобы он страдал, и как можно сильнее. Возникает впечатление, что само существование зла – или того, что называют злом, – обеспечивает добро возможностью безнаказанно и с полным моральным правом творить такое же зло. Восприятие сублимации страдания извиняет причинение вреда.

Я никогда не понимала лихорадки осуждения и возмездия, охватывающей эмпатов даже в тех случаях, когда они выступают в роли судей, прокуроров или присяжных. Я никогда в такой лихорадке не участвую. Если вас несправедливо обвиняют в страшном преступлении, то не предпочтете ли вы судью-социопата охваченному праведным гневом и предубеждениями человеку в судейской мантии? Для меня предположительно совершенное вами преступление не имеет никакой нравственной окраски. Я заинтересована лишь в победе в законной игре, когда мы ищем истину в нагромождении фактов, полуправд и недоразумений.

Работа в суде, перед судьями и присяжными приносит больше удовлетворения, чем рабство в кабинете среди других анонимных высокообразованных дармоедов. Суд – кульминация всего, что происходило раньше. Все, что наступает потом, уже не имеет практически никакого значения. Суд – квинтэссенция диспозитивности. Он идет по принципу «сделай или умри». Или ты убедишь 12 присяжных сделать то, что нужно тебе, или все проиграешь. В суде я действую. Я укротительница тигров, я центр внимания в зале суда. Я должна понять, что хотят услышать от меня присутствующие, и не один собеседник, а большая толпа. Тяжесть судебного процесса перенапрягает мои способности прочитывать человеческие желания и чаяния, и мне приходится прибегать к децентрализации внимания, сосредоточиваясь сразу на всем. Чтобы добиться нужного результата, я должна составить связный и убедительный рассказ. Мне приходится сталкивать надежды и ожидания, учитывать предрассудки и пристрастия. Я пользуюсь всеми навыками профессионального лжеца, чтобы состряпать подходящую историю, заставить ее звучать правдоподобно, а заодно выставить в ложном свете позицию моего противника – адвоката. И наконец, из-за своего недоверия к человеческой рациональности (особенно в делах, связанных с моральными суждениями) я полагаюсь только на одну вещь, на которую люди реагируют правдиво, – на страх. Я, как ищейка, вынюхиваю волшебные точки, надавив на которые заставлю испугаться.

При выборе членов жюри, в зависимости от законодательства данного штата, прокурорам разрешают опрашивать присяжных перед их назначением об их предубеждениях. Выбор присяжных – это их первая возможность познакомиться со мной и составить обо мне впечатление. На самом деле это обольщение, и как опытный соблазнитель я начинаю издалека. Сначала спрашиваю, чем занимается присяжный, кто он по профессии, и просто одобрительно киваю, когда он говорит о своей работе, к которой он, как правило, относится и без гордости, и без стыда. Обычно говорю что-нибудь вроде: «Да, ваша деятельность востребована», чтобы выделить его из остальных. Сделав такое замечание, я сразу становлюсь его другом и союзником. Я оказала ему любезность, за которую он будет расплачиваться определенной лояльностью. Если же я вижу, что присяжный гордится своей работой, то выражаю восхищение его профессией. Залог чужой симпатии – убедить человека в том, что он вам понравился. Я люблю оптимизировать шансы.

Быть присяжным – тяжкий труд. Доказательства приводятся не в строгой линейной последовательности. Доказательность каких-то фактов никому не известна заранее, к тому же представление доказательств ограничивается по некоторым процедурным причинам. Свидетелей вызывают в порядке доступности, причем рассказ каждого – всего лишь малый фрагмент общей мозаики, еще далеко не сложенной, и рассказ мало добавляет к общей картине. Иногда сразу даже непонятно, в чем смысл выступления того или иного свидетеля.

По этой причине присяжные часто обращают основное внимание на драму, развертывающуюся в битве между прокурором и адвокатом. Такое поведение вполне естественно. Юристы участвуют в процессе непрерывно, и именно они дирижируют всем судебным шоу. Присяжные сидят на своей трибуне и смотрят, как мы движемся, говорим и лицедействуем, зная, что нашим поведением управляют неизвестные правила. Присяжные, обсуждая дело в совещательной комнате, также понимают, что в зале судебного заседания происходят какие-то важные вещи. Еще сильнее сводят их с ума моменты, когда адвокаты и прокуроры о чем-то тихо совещаются с судьями – настолько тихо, что присяжные не слышат. Даже в кулуарах им запрещено общаться с юристами. Все это превращает нас в таинственных и непроницаемо загадочных для присяжных персонажей. Мы знаменитости, выступающие в провинциальном театре.

Я всегда очень вежлива с адвокатами противной стороны, но не настолько, чтобы присутствующие подумали, будто они мне нравятся. Во время перерывов я много улыбаюсь и кокетливо поглядываю на присяжных, давая им понять, что вполне разделяю их смущение в связи с неловкой ситуацией, в какой мы все оказались. Я никогда не пытаюсь подольститься к судье.

В зале суда во время заседания я тоже очень любезна, но здесь я обладаю властью, авторитетом и знаниями, недоступными присяжным. Часто люди боятся обладать властью. Когда их спрашивают, хотят они принять на себя власть или готовы отдать ее доверенным лицам, частый ответ – готовы поступиться властью, чтобы избежать ответственности, связанной с властными полномочиями. Это особенно верно в тех случаях, когда люди чувствуют, что им не хватает необходимого опыта, боятся ошибиться в таком важном деле, как решение вопроса о виновности или невиновности обвиняемого. Я знаю, что присяжные не уверены в себе, они ищут человека, которому можно было бы доверять, чтобы избавиться от бремени власти. Обсуждая некоторые спорные вопросы дела, я часто многозначительно смотрю в глаза присяжным. Я хочу убедить их, что их нерешительность обусловлена тем, что они не слышали всю историю, но если бы они знали то же, что и я, то согласились бы с моими выводами и умозаключениями. Я всегда держусь более уверенно, чем адвокат противной стороны, но в кулуарах всегда стараюсь создать впечатление, что я абсолютно такая же, как и все. Я тот человек, к которому можно обратиться, когда возникают неприятные проблемы, безусловно подлежащие разрешению.