Психология лжи - Пол Экман Страница 41

Я назвал это ошибкой Отелло, ибо сцена из трагедии Шекспира являет собой, пожалуй, самый блестящий и самый известный ее пример. Мавр только что обвинил жену в измене с Кассио и потребовал полного признания; в противном случае пригрозил смертью за чудовищное предательство. Дездемона просит привести Кассио, чтобы тот мог засвидетельствовать ее невиновность, на что муж сообщает ей, что тот уже убит им. Тогда она понимает всю безысходность своего положения: доказать невиновность невозможно, Отелло все равно убьет ее.

Дездемона: Беда!

Он ложно оклеветан, я погибла.

Отелло: Распутница, как смеешь ты при мне

Рыдать о нем?

Дездемона: Сошли меня в изгнанье,

Но жить оставь!

Отелло: Обманщица, умри! 5

Отелло считает, что страх и страдание Дездемоны являются реакцией на известие о смерти любовника, и это только подтверждает его уверенность. Отелло не понимает того, что, будучи невиновной, жена тоже может выказывать эти же самые эмоции: страдание и отчаяние, из-за одного лишь его неверия, из-за невозможности оправдаться и быть испуганной перед неминуемой смертью. Дездемона может плакать о своей жизни, о своем горе, о том, что Отелло больше не верит ей, а не о потерянном любовнике.

Ошибка Отелло является отличным примером и того, как предвзятые мнения могут создавать у верификатора предубежденные суждения. Отелло убежден в неверности жены еще до того, как приходит в спальню, и потому игнорирует любые иные объяснения ее поведения, не считает, что они могут доказывать и совершенно обратное. Он ищет только подтверждения своих подозрений, даже и не пытаясь на самом деле проверить, действительно ли Дездемона виновна. Отелло конечно же являет собой крайний пример, однако предвзятые мнения очень часто приводят к неправильным выводам, вынуждая верификатора пренебрегать соображениями, возможностями или фактами, не соответствующими его уже сложившейся точке зрения. Отелло мучается из-за лжи любимой жены, но это отнюдь не заставляет его пойти в другом направлении и попытаться оправдать ее. Он толкует поведение Дездемоны только в отношении подтверждения подозрений, как бы ни были они на самом деле болезненны.

Такие предвзятые мнения, искажающие суждения и ведущие к совершению ошибок неверия правде, могут происходить по многим причинам. Убежденность Отелло в неверности жены была работой Яго, его смертельного врага, стремящейся ради собственной выгоды к падению мавра и потому создающего и питающего самые черные его мысли. Но ведь Яго мог бы и не преуспеть в своих намерениям, если бы Отелло не был столь ревнив. А ревнивым людям иногда не требуется даже Яго – их ревность загорается сама по себе и толкает на любые действия, только бы подтвердить самые худшие опасения и уличить в обмане весь мир. Из недоверчивых людей получаются ужасные верификаторы, поголовно подверженные ошибкам неверия правде. Легковерные же люди, как правило, впадают в противоположную крайность и постоянно совершают ошибки веры лжи, порой даже не подозревая, что их обманывают.

Но когда ставки высоки, когда ложь подозреваемого может стоить очень дорого, тогда к неверным выводам часто приходят даже и далеко не ревнивые люди. Когда верификатор рассержен или боится унижения, которое ждет его в случае, если оправдаются самые худшие его подозрения, он может игнорировать все, что могло бы разуверить его, и стремится как раз к тому, что только увеличит его страдания. Он скорее согласится принять унижение сейчас, чем впоследствии, когда вдруг обнаружится, что он все-таки был не прав. Лучше пострадать сейчас, чем продлить пытку неведения. Беспочвенно ревнующий муж гораздо сильнее боится поверить лжи, чем не поверить правде. Но выбор здесь делается не рационально; верификатор сам становится жертвой того, что я называю вспышкой ослепления. Эмоции выходят из-под контроля и требуют все новой и новой пищи; не слабея со временем, как это происходит в обычных случаях, а, наоборот, усиливаясь. В ход идет все, что питает эти ужасные чувства и увеличивает их разрушительную силу. Находящегося в таком эмоциональном аду человека трудно чем-либо переубедить – он сам уже не желает ничего другого и всеми своими действиями лишь усиливает свои переживания, каковы бы они ни были, превращая страх в ужас, гнев в ярость, неприязнь в отвращение, а страдание – в горе. Эта вспышка поглощает все, что попадается на ее пути: предметы, мысли, любимых и самое себя, – и никто обычно толком не знает, из-за чего она возникла и когда закончится. Известно только то, что существуют люди, подверженные таким вспышкам ослепления в большей степени, чем другие. И такие люди, безусловно, являются чудовищными судьями, во всем видящими только то, что приносит лишь все большие и большие страдания.

Но в целом совершение ошибок неверия правде (то есть вера в несуществующий обман) происходит не из-за вспышек ослепления, ревности или какого-нибудь Яго. В большинстве случаев люди склонны подозревать обман потому, что обман является наиболее впечатляющим и удобным объяснением загадочного и ставящего в тупик мира. Вот что пишет человек, 28 лет проработавший в ЦРУ: «Люди вообще предпочитают все объяснять обманом, поскольку такое объяснение вполне рационально. Когда другие объяснения недоступны (причем часто лишь из-за того, что мы просто чего-то не знаем или сами уже нагородили кучу ошибок), обман представляется самым удобным и простым из них. Удобным потому, что офицеры разведки вообще очень уязвимы в вопросах правды и лжи и обнаружение обмана часто принимают за показатель тщательного логического анализа… Простым же потому, что на практике почти любой факт можно истолковать как свидетельство обмана. Ведь все мы прекрасно знаем, что, если уж кто-то заподозрил обман, разуверить его в этом практически невозможно» [113].

И эти наблюдения верны не только по отношению к работе полиции или разведки. Стоит только кому-либо посчитать, что его ребенок, отец, друг или партнер вышел из доверия, ошибки неверия правде становятся практически неизбежными; обман подозревается везде и всюду, ибо человек пытается объяснить необъяснимое. Потому что, раз возникнув, предвзятое мнение начинает методично отсекать всю информацию, которая могла бы опровергнуть его.

Верификатор должен стремиться ясно отдавать себе отчет в возможности собственного предвзятого отношения к подозреваемому. И не важно, каким именно образом эти предвзятые мнения появляются: благодаря характеру человека, вспышке ослепления, усталости, потребности избавиться от неуверенности, прошлому опыту, сведениям и соображениям других; если они осознаны и поняты, у верификатора еще есть шанс победить их и избавиться от одностороннего толкования фактов. В крайнем случае верификатор способен хотя бы понять, что является жертвой своих же предубеждений, и не выносить поспешных суждений о подозреваемом.

Верификатор никогда не должен забывать о возможности того, что эмоция является не признаком обмана, а лишь реакцией на подозрение в нем. Верификатор должен обосновать, какие эмоции скорей всего будет испытывать подозреваемый не только тогда, когда лжет, но, что более важно, когда говорит правду. При этом не следует забывать и того, что далеко не всякий лжец обязательно будет испытывать во время обмана какие-либо чувства, как и правдивый не всегда будет эмоционально возбужден из-за незаслуженного обвинения. В главе 2 (Глава 2 ПОЧЕМУ ЛОЖЬ ИНОГДА НЕ УДАЕТСЯ) мы рассмотрели, как установить, что именно испытывает подозреваемый: боязнь разоблачения, угрызения совести или восторг надувательства. Теперь давайте рассмотрим, как верификатор может определить эмоции, которые испытывает человек правдивый.