Страх. Как бросить вызов своим фобиям и победить - Ева Холланд Страница 41

Киндт задала мне несколько вопросов, оператор присоединился к разговору, нацелив камеру мне в лицо. Не помню, о чем они спрашивали и что я отвечала, – помню только головокружение от внезапного, неожиданного отсутствия страха.

Когда мы снова приблизились к земле, я пошутила, что слишком много улыбаюсь: камера зафиксирует мои пожелтевшие зубы – я вдруг почувствовала себя тщеславной и застенчивой. Я поняла, что вчера была слишком испугана, чтобы думать, как выгляжу. При отсутствии страха в голове оказалось намного больше места. С такой точки зрения я бы почти приветствовала всплеск неуверенности в себе.

Оказавшись на земле, я снова почувствовала желание рассмеяться, не могла перестать улыбаться. Режиссер фильма спросил, не поднимемся ли мы с Киндт еще разок, а оператор остался бы на земле, чтобы с этого ракурса снять несколько кадров, как мы поднимаемся в воздух. Я сказала: «Конечно!» Теперь я чувствовала себя дерзкой, смаковала отсутствие страха. Я могла снова туда подняться. Я могла сделать все.

Мы с Киндт вернулись на платформу и поднялись в воздух. Страх не появился. На этот раз мы поднялись еще выше (думаю, потому что на платформе было меньше народу), и ветер казался еще сильнее. Я сделала селфи с Киндт, очень быстро, потому что опасалась, что ветер вырвет телефон у меня из руки. Время от времени смотрела на землю, чтобы убедиться, что все еще могу, но на этот раз в большей степени потому, что хотела насладиться видом. Однако вскоре мне пришлось отвлечься. Пожарный занервничал по поводу ветра и высоты и того, что съемочная группа снимает слишком долго, и я почувствовала первые уколы страха. Я начала беспокоиться – не столько о безопасности, сколько об успешности лечения. Сохранится ли эффект при таком напряжении? Мое приподнятое настроение улетучилось, и я задрожала от холодного мартовского ветра. «Думаю, мне хватит», – сказала я Киндт.

К тому моменту как мы достигли земли, мне уже было не по себе. Это была не паника, не то, что в предыдущий раз, но я чувствовала себя неуютно, настроение ухудшалось.

Когда мы сходили с платформы, нас встретили оператор и режиссер. Они спросили, как дела. Я ответила что-то вроде «не очень». Они пытались снимать, камера жужжала, но я сказала, что мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя. Они продолжали снимать, стоя передо мной, продолжая задавать вопросы. Я сказала: «Мне просто нужна минутка, потом все будет хорошо», но Роберто, режиссер, сказал, что им не нужно, чтобы я была в хорошем настроении для камеры: они хотели отразить реальность того, что происходит в процессе лечения.

Вам знакомо то паническое чувство, когда сжимается горло – от гнева или от расстройства, – наворачиваются слезы и ты пытаешься держать себя в руках, но чем больше ты пытаешься контролировать свои эмоции, тем с большей силой они пытаются выскочить наружу? Я разозлилась. Я была дезориентирована и тряслась от холода. И просто хотела одну минутку, чтобы глубоко вздохнуть и собраться с силами! Я говорила по возможности ясно. Я чувствовала, что меня загнали в угол. Что меня не уважают. Что мне противостоят. Больше всего я опасалась, что взрыв отрицательных чувств может навредить лечению. Они хотели запечатлеть реальность? Для меня реальностью было приподнятое настроение, свобода, радость. То, что я чувствовала сейчас, было результатом моих усилий удовлетворить их нужды, их требования.

В конце концов я сказала: «Я замерзла, даже не могу думать, не могу сделать это прямо сейчас» – и ушла от камеры.

На пути обратно в клинику я по большей части молчала. Я пыталась возродить свои воспоминания о чистой радости первого успешного подъема на платформе, но тревога и гнев, казалось, овладели мной. То, что должно было стать триумфом, славной победой над десятилетиями страха, позора и слез, было разрушено. Добравшись до своей комнаты, я рухнула на кровать и заплакала, выпуская печаль и гнев, которые сдерживала, пока не осталась в одиночестве.

Когда я немножко успокоилась, то вспомнила о Свенье и собственных ресурсах. Попыталась вызвать в памяти Луг фей с его первозданными скалами и рваными облаками, зеленый луг и холодный, сбегающий с гор ручей. Я представила бабушку с морщинками вокруг рта и глаз, ее объятия, худобу, запах тайского бальзама. И меня немножко отпустило.

Для успокоения я написала Киндт и Крузе по электронной почте. Не будет ли отрицательных последствий для лечения из-за того, что я так расстроилась сразу же после проверки? В попытках понять свой страх я уже научилась серьезно относиться к тому, насколько мощно управляют нами воспоминания и эмоции.

Это происходит не так, сказали они. Перемена уже произошла. Кроме того, напомнила мне Киндт, какое-то количество страха вполне естественно и даже полезно. Некоторые реакции разумны, а совсем не иррациональны. Она и сама боялась, когда мы второй раз поднимались в корзине. И обеим нам было понятно, что сам пожарный тоже нервничал. Был такой сильный ветер, а мы были так высоко. В такой ситуации кто угодно почувствовал бы себя не в своей тарелке. А я должна запомнить кое-что еще: да, я утратила радость первой успешной попытки, но не запаниковала так, как днем раньше. Я даже близко не испытала того полномасштабного, неконтролируемого ужаса.

И я поняла, что мне придется заново изучить собственные реакции. Долгое время я старалась подавлять и игнорировать собственные реакции страха. Приучила себя к тому, что они иррациональны, что доверять им нельзя. А теперь, когда я полностью излечилась, придется научиться снова им доверять.