Зачем идти в ЗАГС, если браки заключаются на небесах, или Гражданский брак: "за" и "против" - Сергей Арутюнов Страница 38

— Не любит! — грозно повторил купец, двинув бровями и губами. — Небось полюбит!

Этот неожиданный аргумент особенно понравился приказчику, и он издал одобрительный звук.

— Да нет, не полюбит, — заговорила дама, — а если любви нет, то ведь к этому нельзя же принудить.

— Ну, а как жена изменит мужу, тогда как? — сказал адвокат.

— Этого не полагается, — сказал старик, — за этим смотреть надо.

— А как случится, тогда как? Ведь бывает же.

— У кого бывает, а у нас не бывает, — сказал старик. Все помолчали.

<…>

Только что старик ушел, поднялся разговор в несколько голосов.

— Старого завета папаша, — сказал приказчик.

— Вот Домострой живой, — сказала дама. — Какое дикое понятие о женщине и о браке!

— Да-с, далеки мы от европейского взгляда на брак, — сказал адвокат.

— Ведь главное то, чего не понимают такие люди, — сказала дама, — это то, что брак без любви не есть брак, что только любовь освящает брак и что брак истинный только тот, который освящает любовь.

Узнаете? Лев Толстой, «Крейцерова соната».

Внезапный вопрос: о чем, по-вашему, «Евгений Онегин»? Какая идея заложена в нем изначально?

Я подскажу: та же самая верность. Финальная сцена содержит, по сути, одну по-настоящему значимую сентенцию: «но я другому отдана и буду век ему верна». Прекрасно, душенька. Выданная замуж не по любви (какая там любовь! голый расчет!), Татьяна (больше уже не Ларина) отказывает «дозревшему до нее» Онегину в продолжении неначавшегося романа. Что ж так победно торжествует над любовью брак фиктивный? Что в нем поэтического?

Поэтичнее чувства, даже самого трепетного, оказывается не нарушаемый ни одним сторонним элементом ход и порядок вещей, сложившийся в обществе, как ни пошло это прозвучит. Но Пушкин потому и Пушкин, что понимал и чувствовал прежде, чем понимал, дух этого закона. Автор романа знает: так лучше и для самой Татьяны, и для Онегина. Кажется, такой порядок принимает и Онегин. Пусть вынужденно, но — принимает. Мука несбывшейся мечты — поэтичнее, правдивее сбывшейся страсти.

Трагедия брака (да-да, именно так!) в России имела существеннейшие отличительные от Запада черты.

Мучительно застенчивая «Женитьба» Гоголя — совсем не брызжущая весельем «Женитьба Фигаро» великого Бомарше. Их и разделяет, к слову, то самое значительное время, за которое классицизм почти синхронно, что в России, что на Западе, успел преобразиться в «натуральную» школу…

XIX столетие принесло обществу одни из самых горьких раздумий о том, что же именно усилиями государства, церкви и самих обывателей построено на данной конкретной территории, которую принято называть Отечеством. И, между прочим, что есть брак как институт.

Вы думаете, гончаровский «Обломов» — о лени? А разве не о безбрачии, не о невозможности подчинить себя чему-то более высшему, чем ты сам, служить идеалу пусть иллюзорному, но куда более могущественному, чем одна сферическая личность в вакууме? А Тургенев — разве Тургенев не об этом в «Отцах и детях», «Рудине», «Дворянском гнезде», «Асе»?

…На Западе — Мопассан, Флобер, Гюго с горькими апологиями традиционной женской судьбы (одна «Эмма Бовари» чего стоит), но и в России не отстают от идей века, а во многом и опережают их — Толстой с «Анной Карениной» да Чехов с «Анной на шее».

Русская классическая литература, о которой все меньше говорят в нашей школе, не вела, но спрашивала, куда идти. Брак виделся ей клеткой, когда золотой, когда позолоченной, а когда и железной. Но покажи этим писателям свободные отношения, разве они в отвращении не отшатнулись бы от них? Кто знает… Мода на «жизнь втроем» распространилась среди писательской верхушки уже в XX веке: и Маяковский, и Пастернак, и Мандельштам, и Ахматова, и Цветаева, и Бунин исповедовали, мягко говоря, вольные взгляды на семью. Грубо говоря, жили по трое. Состав этих чрезвычайных троек менялся: литераторы подражали здесь нравам еще языческим, считая, что сдержанность и такт помогут им достичь блаженства, но, увы, — достигали только рукотворного ада на земле.

Это стало симптомом, а потом и главным признаком глубочайшего кризиса русской семьи — моногамной и многодетной.