Как хороший человек становится негодяем. Эксперименты о механизмах подчинения. Индивид в сетях общества - Стэнли Милгрэм Страница 36

В экспериментах 17 и 18 из «Подчинения авторитету» я попытался обобщить свои исследования и включить в них некоторые элементы группового давления. Дальнейшие эксперименты по изучению подчинения должны дать более полное представление о том, как реагирует на злонамеренную власть группа людей.

Сейчас мне бы хотелось остановиться на обобщении результатов, описанных в «Подчинении авторитету», на культуру в целом. Издание этой книги во Франции было глубоко интересным лично для меня, поскольку с тех пор, как я впервые побывал в Париже, – а это было в 1953 году, – я чувствую особое сродство с этой страной. Поэтому я был рад критике, которую вызвал выход в свет французского издания. Но когда о книгах говорят в популярной прессе, неизбежны искажения, которые меняют смысл работы, хотя на первый взгляд и незначительны. Так, например, рецензия Алена Бюлера начинается с вопроса «Êtes-vous capable de torturer votre prochain?» – «Способны ли вы пытать ближнего своего?», и некоторые популярные изложения содержания книги называют послушного испытуемого «палачом». Это почти правда – но не совсем. Это почти правда в том смысле, что испытуемые и в самом деле все сильнее наказывают невинную протестующую жертву. Пожалуй, это и в самом деле похоже на то, что делает палач. Однако у слова «палач» есть особый оттенок смысла: складывается впечатление, что боль причиняют из жестокости, ради того, чтобы жертва как можно сильнее мучилась. Между тем в лаборатории происходило совсем иное. Испытуемый считал, что участвует в законном научном эксперименте. Он был убежден, что наказание служит не для того, чтобы причинять жертве мучения, а для облегчения процесса обучения и усвоения материала. То, что он делал с жертвой, – не пытка, точно так же как шлепать ребенка – не значит его пытать.

Это вопрос деликатный. Однако, вероятно, очень важный – ведь многие испытуемые, которые в этом эксперименте вели себя послушно, скорее всего, не согласились бы участвовать, если бы им сказали, что мы хотим проверить, насколько они способны пытать другого человека. Весь комплекс садизма, зла и жестокости, связанный со словом «палач», придал бы их действиям совершенно иной смысл и потому заставил бы многих испытуемых отказаться от участия.

Почему же в популярных пересказах книги так часто всплывают слова «палач» и «пытка»? Помимо погони за сенсацией – а эта тенденция не чужда коммерческой журналистике, – в обществе не утихли дебаты по поводу подозрений, что французские власти прибегали к пыткам в ходе Алжирского конфликта. Более того, вопрос о том, применяли ли французские военные систематические пытки к повстанцам, – самый обсуждаемый в прессе морально-этический вопрос, связанный с этой войной. Похоже, на наш эксперимент повлияли воспоминания об этических дебатах из недавней истории Франции – и они еле заметно, но на самом деле существенно исказили его смысл. Это иллюстрация одного важного обстоятельства, которое мой французский коллега-социопсихолог профессор Серж Московичи счел достойным подробного анализа: любая научная работа при ассимиляции в культуру претерпевает избирательное искажение.

Самое серьезное искажение, которое произошло при ознакомлении с экспериментом широкой публики, едва ли заметят те, кто не знаком с методами социально-психологического эксперимента. Однако с интеллектуальной точки зрения это важнее сего. Структура нашего эксперимента состоит из двух основных частей. Во-первых, это базовая парадигма – человек получает указание наносить протестующей жертве все более сильные удары током. Второй равноправный компонент исследования – систематические изменения в каждой из 18 экспериментальных ситуаций. Степень подчинения очень сильно зависит от того, как именно сочетаются в конкретной экспериментальной ситуации различные переменные. Скажем, в одной ситуации (голосовая обратная связь) полностью подчинялись экспериментатору 62,5% испытуемых, а в другой (в присутствии двух подставных «учителей», отказавшихся подчиняться экспериментатору) – лишь 10%. Так что вероятность подчинения очень зависит от того, в каких именно обстоятельствах очутился испытуемый, и для изучения этих обстоятельств и было организовано несколько вариантов эксперимента. Однако в популярной прессе об этих вариантах почти ничего не говорилось – либо предполагалось, что они не играли никакой существенной роли.

Склонность пренебрегать структурной вариативностью экспериментов и преуменьшать зависимость подчинения от конкретной экспериментальной ситуации говорит прежде всего о желании получить простые выводы, даже если реальность много сложнее. Кроме того, она выявляет укорененное в культуре стремление считать, что поступки определяются раз и навсегда сложившейся личностной чертой, а не вызваны взаимодействием личности со средой. Но ведь социальная психология давно доказала, что зачастую поступки личности определяются не тем, что он за человек, а тем, в какой ситуации он очутился.

Таким образом, результаты эксперимента крайне чувствительны к самым легким изменениям в экспериментальной ситуации. Так, может быть, именно поэтому люди так чутко реагируют на контекст своих поступков? Это не причуда, не мелкая подробность человеческой натуры, а одно из фундаментальнейших обстоятельств человеческого бытия. Природа вещей такова, что невозможно действовать в вакууме – все наши поступки совершаются в конкретной ситуации. Более того: что бы ни случилось с человеком, да, если уж на то пошло, с любым организмом, должно происходить в непосредственном физическом и социальном контексте, в котором человек оказался в то или иное время. Добро и зло, происходящее с человеком, проявляется в том, каковы его конкретные обстоятельства. Отсюда следует, что если организм хочет выжить, ему необходимо обрести механизмы, чутко подстраивающиеся под любые вариации в его непосредственном окружении, и способность прямо-таки автоматически приспосабливаться к любым флуктуациям в этом окружении. Именно это мы и обнаружили в исследовании подчинения: степень подчинения неразрывно связана с тем, в какую конкретную ситуацию испытуемый помещен, а вероятность подчинения систематически меняется в зависимости от вариантов ситуации. На каком-то уровне этот анализ абсолютно тривиален. Однако людям на удивление трудно учитывать ситуационные силы, и они хотят получить полностью персоналистическую интерпретацию явления подчинения в отрыве от того, как именно давят на личность различные обстоятельства, а между тем по результатам наших экспериментов именно они определяют, будет человек подчиняться или восстанет.

Наконец, мы вправе задаться вопросом, чего автор желает добиться своей книгой. Анри Верней, который вместе с Ивом Монтаном работает над фильмом, отчасти основанном на этой книге, говорит мне, что многим французам трудно воспринимать ее, поскольку она не вписывается в привычные политические категории. Она не поддерживает ни левых, ни правых, ни даже анархистов. Я вынужден согласиться с этим режиссером – человеком умным и проницательным. Проблема власти – сложная проблема. Ведь и сами индивидуальные стандарты совести выросли из матрицы отношений с властью. Власть насаждает не только разрушительное подчинение, но и нормы морали. На каждого, совершившего аморальный поступок из подчинения власти, найдется другой, который удержался от него. Поэтому моя книга – не политический трактат. Едва ли она вызовет революцию. Но я уповаю на то, что она поможет лучше понять наше бытие. И надеюсь, что она поможет всем читателям осознать, как влияет власть на нашу жизнь, и в результате освободиться от бездумного подчинения, – и тогда в конфликте между совестью и властью каждый из нас сможет еще немного приблизиться к собственным моральным стандартам.