Очищение сердца - Джон Голдтвейт Страница 35

Из Ути Саи Баба поехал в Бриндаван и оставался там два дня. Пока я ожидал даршана, меня охватило сильнейшее чувство Его любящего присутствия в моем сердце, и глубже, чем раньше, я осознал, что Он – это не Его физическая оболочка и Он полностью превосходит реальность этого мира. Нет ни одного места, не заполненного Им. Я понял, что практика, данная мне Бабой, заключается в том, чтобы видеть Его во всех и во всем. Я написал: «Я могу отдать свое эго и получить все, а могу цепляться за него и вести ограниченную жизнь. Похоже, отказаться от эго – небольшая цена за то, что я могу обрести взамен».

На следующий день Он отправился в свой ашрам в Путтапарти. В противоположность Ути там было много тысяч людей. Сначала у меня не было особого желания получить интервью, ведь Он и так постоянно пребывал в моем сердце. Но затем общее стремление к интервью всех уроженцев Запада поглотило меня, и я снова начал мечтать о личной встрече. Со своим соседом по комнате и еще с одним человеком мы образовали группу, потому что, по традиции ашрама, если на интервью вызывают одного из ее членов, остальные могут к нему присоединиться. У меня в голове крутилась куча вопросов, которые я мечтал Ему задать в том случае, если Он вызовет нас.

Я понимал, что Саи Баба хочет от меня, как и от всех других, чтобы мы научились открывать свое сердце, и ничего больше. Он никогда никого не просит о денежном или материальном вознаграждении. Поэтому я старался усилить свою любовь, думая, что если добьюсь в этом успеха, Он наконец-то обратит на меня внимание. Сначала я не заметил, что и этот «проект» возглавляет мое ложное «я», но затем понял это и стал работать над непривязанностью к желанию, чтобы Он признал то, что я считал нашими «особенными отношениями». Я пытался просто пребывать с Ним в любви и преданности, как, похоже, удается делать это большинству индийцев. Однако мне все еще требовалось подтверждение тому, что Он именно тот учитель, кем я Его считаю. Тогда мне уже стало ясно, что я никогда не мог безоговорочно принять Его как учителя и постоянно проверял Его, хотя большинство своих «тестов» заранее и не планировал. Отдавал ли я Ему записку или просил об интервью, позднее, уже после того, как мои просьбы были проигнорированы, а эго уязвлено, я понимал, что если бы Он поступил в соответствии с тем, как хотело мое эго, Он не был бы тем, в кого я верил. Он блестяще выдержал все мои «экзамены», и каждый из них лишь обострил осознание моих привязанностей.

Мой ум был полон вопросов. Когда я находил ответы на одни, появлялись другие, и так постоянно, в бесконечном круговороте. Мой ум ни на секунду не успокаивался, его все время мучил вопрос: «Что же делать?» Я был, без сомнения, захвачен своим умом. Мне было интересно, смогу ли я отказаться от чувства собственной неординарности и потребности признания и стать с Саи Бабой одним целым. Я знал, что пока воспринимаю Его отдельным от себя, то захвачен иллюзией дуализма. Единственное, что я до настоящего момента Ему предлагал, это различные манипуляции, направленные на то, чтобы Он поступал так, как хотело того мое ложное «я». Но пока я цеплялся за свое эго, я только лишь страдал. Мне хотелось обрести чистую преданность и любовь, отдав взамен свой сомневающийся ум. Я писал: «Могу ли я отбросить свою „уникальность“ и обрести единство с Богом?» Потом я начинал беспокоиться, что же будет, если я действительно откажусь от своего ложного «я» и всецело отдам себя на милость Господа. Мне казалось, что я представляю собой сплошной комок действий и привязанностей, отражающих мое ложное «я». Я написал: «Мое эго, как пятно ртути, – ударишь по нему, и оно распадется, чтобы тут же появиться снова». Мое ложное «я» чувствовало опасность и судорожно цеплялось за жизнь, неистово порождая один вопрос за другим, пытаясь разобраться, что же происходит, и продолжая жаждать признания своей необычности. В то же время я знал, что сейчас мне преподается прекрасный урок, хотя не очень-то наслаждался всем его совершенством.

В течение всего этого времени Баба был полностью доступен мне, как и раньше, в сознании, – не в физической форме. Когда я был в своем сердце, Он был там, когда же я был в уме, Он тоже был там, но на большем отдалении. Он идеально справлялся с задачей – не укреплять позиций моего ложного «я». Вместе с этим я постоянно чувствовал Его безграничное Сострадание. Я знал, что поставлено на карту: нужно было отказаться от всего, что я считал «собой». Все, что мне оставалось было делать, – это перестать цепляться за ум со всеми его мыслями, и тогда я стал стараться не обращать на мысли внимания и не давать им себя захватывать. Я попросил Его помощи в этом.

Тогда все немного изменилось, ум стал гораздо спокойнее. Я знал: все, что мне нужно сделать, – это предать себя в Его руки. Но моему ложному «я» было страшно. Полностью отказаться от себя означало отбросить все личное и раствориться в Любви. На передний план вышли мои самые глубокие привязанности.

Мое эго использовало все известные ему трюки, чтобы предотвратить свое растворение в Единстве, играя на чувстве собственной значимости, ища признания и надеясь на интервью. Пока я желал этого, то продолжал отождествлять себя с ложным «я» и отдалялся от Любви. Я понял, что присоединение к группе для того, чтобы увеличить свои шансы попасть на интервью, – это еще одна из схем, используемых моим ложным «я», чтобы заставить Саи Бабу обратить на себя внимание, и к всеобщему недоумению вышел из ее состава. Я знал, что мне был нужен именно тот урок непривязанности, который преподает мне Баба, а совсем не те выходки моего ложного «я», так желающего опыта «большого взрыва», который бы только усилил мое чувство собственного превосходства и раздул эгоизм. Так что все действительно шло, как надо.

На следующее утро, перед отъездом одного из членов нашей группы, его пригласили на интервью. Мой сосед присоединился к нему, а я остался. Я спрашивал себя, не спятил ли, отказываясь от того, к чему все, несомненно, так стремились, однако знал, что поступил правильно. Я не чувствовал привязанности к тому, будет или не будет у меня интервью. Продолжив практику непривязанности к своему уму, я почувствовал, как Баба с сочувствием и любовью прикладывает палец к губам, будто бы говоря: «Не переживай, относись ко всему спокойно».

На следующий день на даршан я пришел с запиской, которая, как мне казалось, не отражала никакой привязанности. Я сидел в седьмой линии, слишком далеко, чтобы передать ее. Мне было грустно от своего чувства разлуки с Бабой. К тому же я вдруг понял, что я ощущаю «дистанцию» со своим соседом. Я знал, что он критически настроен ко мне с самого момента своего приезда, хотя вслух ничего и не говорит. Боль от этого отчуждения стала так сильна, что я подошел к нему и спросил, чем он так недоволен и сделал ли я что-нибудь, что его обидело. Перечень моих проступков оказался длинным: я невнимателен, хочу, чтобы все было по-моему, не соблюдаю правил в комнате, не делаю то, что, как он считал, подобает делать на даршане и т. д. и т. п. Хотя я и знал, что это его отражение, но понимал, что, по сути, все это справедливо и для меня. Мое сердце не было полностью открыто по отношению к нему. Я «замкнулся», когда он еще раньше стал указывать, как мне надо вести себя в ашраме, и обвинять в том, что я сделал то или другое неправильно. Я тогда удивлялся, почему же именно он стал моим соседом, понимая, что это не случайность, и теперь понял, что Баба послал его ко мне, чтобы я осознал свой критический настрой, увидев его отраженным в своем соседе.