Век самопознания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала XX века до наших дней - Эрик Кандель Страница 34

мужчины

дамы

сонно слушающие дети

прожорливый

любящий волк-оборотень внутри вас

и я упал и видел сон о неизбежных переменах

…

не события

детства движутся сквозь меня

и не мужественности

но мальчишества

неуверенное желание

беспричинное чувство стыда перед тем растущим

и состояние подростка

переполнение и одиночество

я ощутил себя и свое тело

и я упал и видел сон любви [100]

Иллюстрации к поэме были впервые представлены публике весной 1908 года на выставке Кунстшау, организованной Климтом в честь шестидесятилетия правления Франца Иосифа. Климт, чувствуя, что Кокошка движется совсем не в том направлении, в котором двигался он сам, тем не менее поддерживал его и дал ему возможность представить свои работы на суд общественности: “Кокошка – выдающийся талант нового поколения. Даже если мы рискуем физическим разгромом Кунстшау, ничего не поделаешь. Мы выполним свой долг” [101]. Литографии Кокошки (они настолько выделялись, что он получил прозвище “царь зверей”) были предвестьем свершившегося в следующие несколько лет прорыва, который привел его к экспрессионизму.

Адольф Лоз увидел иллюстрации к “Грезящим юношам” на выставке и стал убеждать Кокошку отказаться от декоративного стиля и перестать работать на Венские мастерские. К следующему лету, за год до окончания Школы прикладного искусства, Кокошка избавился и от прежнего стиля, и от влияния Климта. Его поощряли в этом Краус и Лоз, которые считали картины Климта поверхностными. (Ни один из них не видел, увы, замечательных рисунков Климта.) Дружба сорокавосьмилетнего Лоза и двадцатидвухлетнего Кокошки сыграла важную роль в становлении последнего как художника, увлеченного поисками не красоты, а истины (рис. 9–2).

Окончательный стилистический разрыв с Климтом, как отмечает Чернуски, проявился в вылепленном Кокошкой в 1909 году из глины и раскрашенном темперой “Автопортрете в виде воина” (рис. 9–3). Этот бюст, рот которого открыт в “неистовом крике”, как писал в автобиографии Кокошка, создан под влиянием полинезийской маски, увиденной художником в Музее естествознания. Вполне вероятно, что здесь проявилось также влияние “характерных голов” предтечи австрийского экспрессионизма Франца Ксавера Мессершмидта (рис. 9–4).

В “Автопортрете в виде воина” Кокошка попытался сделать свое творчество одновременно более правдивым и менее привлекательным, нарочито демонстрируя технику работы по глине, позволившую изобразить лицо будто со срезанной кожей, в глубине которой угадывается движение крови. Кроме того, художник продавливал глину пальцами и использовал неестественные цвета для выражения не сдерживаемых никакими нормами эмоций. Мы видим первую попытку Кокошки отказаться от реалистичных цветов и текстуры ради передачи эмоций. Довершив начатое Ван Гогом освобождение цвета от представительной функции, Кокошка сместил акцент с достоверности на чистую экспрессию.

Рис. 9–2. Оскар Кокошка (1886–1980).

После того как университет отверг картины Климта, представители венской школы искусствознания отказались от классической ассоциации истины с красотой и пришли к убеждению, что самое правдивое искусство, например работы Мессершмидта и Кокошки, изображает людей без прикрас, даже уродливыми. Макс Дворжак, ученик Алоиза Ригля и Франца Викхоффа, стал активно поддерживать Кокошку и впоследствии сочинил предисловие к собранию его графических работ “Вариации на тему” (1921). Дворжак отмечал, что Кокошка пользуется материальным для изображения духовного.

Рис. 9–3. Оскар Кокошка. Автопортрет в виде воина. 1909 г.

В 1909–1910 годах Кокошка написал несколько необычно ярких портретов, перенеся на полотно приемы, использованные им в скульптуре: резкие линии, отпечатки пальцев, неестественные цвета. Эти портреты решительно расходились со вкусами того времени, сформированными под влиянием орнаментированных портретов Климта. Скульптурный автопортрет Кокошки, его портреты и две экспрессионистские пьесы, написанные им примерно в то же время, взбудоражили общество.

Рис. 9–4. Франц Ксавер Мессершмидт. Неспособный фаготист. 1771–1777 (?) гг.

Портреты работы Кокошки стали квантовым скачком в живописной технике венского модерна. Подобно Климту, порвавшему с вековым иллюзионизмом в живописи и внедрившему в современное искусство византийскую двумерность, Кокошка выбрал новый путь, совместив маньеристское утрирование форм и цветов с примитивизмом и элементами карикатурности. Маньеризм возник около 1520 года, одновременно как продукт характерного для итальянского Высокого Возрождения изображения мира гармоничным, рациональным и прекрасным – и как отклик на это искусство. Маньеристы отказались от идеи, что красоту природы лучше всего передавать посредством внимательного наблюдения и точного запечатления, и начали изменять и гиперболизировать детали и изображать людей, предметы и пейзажи нарочито динамичными, чтобы формировать более выразительные и психологически глубокие образы.

Джон Ширман, исследователь искусства этого периода, отмечал: маньеристы воспроизводили природу в соответствии с собственными взглядами и собственным чувством драматизма, гиперболизируя формы и утрируя цвета. По словам Ширмана, Микеланджело, один из первых маньеристов, утверждал, что “человеческая фигура достигает верха изящества и выразительности в движении” [102].

Тициан, которого многие искусствоведы считают крупнейшим новатором в истории европейского портрета, взял на вооружение эти идеи раннего маньеризма и применил их в новой технике живописи – маслом на холсте. До начала XVI века итальянские живописцы писали преимущественно фрески и картины яичной темперой на деревянных панелях. Краски, которые они при этом использовали, имели водную основу, образовывали гладкую поверхность и быстро высыхали. Масляная краска принципиально отличалась тем, что сохла медленно, позволяя художнику дорабатывать и совершенствовать те или иные участки. Кроме того, масло давало возможность наносить слои вязкой полупрозрачной краски один поверх другого, непрерывно переделывать картину, создавать текстуру и эффект глубины. Используя масляные краски, Тициан смог передавать эмоции с помощью полупрозрачных слоев, наложенных один на другой, и крупных мазков. Холланд Коттер отмечает, что Тициан даже перестал подписывать картины, потому что его техника использования сырой краски, включающая нанесение царапин, была столь характерной, что работы не нуждались ни в каких иных указаниях авторства.