Счастье. Уроки новой науки - Ричард Лэйард Страница 33

Этот вывод ошибочен. В рамках своей жизни удовлетворенный дурак действительно окажется счастливее неудовлетворенного Сократа. Но мы должны учесть результаты труда, проделанного Сократом, – и миллионы других людей, чье счастье увеличилось. Существует множество героев, страдавших ради пользы других людей. Конечно, масштабы этой пользы трудно оценить, но именно она оправдывает их поступки. Само по себе страдание не может считаться благом.

Парадокс счастья

Второй аргумент заключается в том, что стремление к счастью обречено на провал: единственный способ стать счастливым – заниматься чем-нибудь другим, так как счастье представляет собой побочный продукт [251]. Таким образом, утверждается, что принцип наибольшего счастья предполагает внутреннее противоречие: так называемый парадокс счастья.

В этом возражении заключена важная психологическая догадка. Большую часть нашей трудовой жизни мы заняты различными делами – гуляем за городом, занимаемся своей работой, играем в сквош, едим, занимаемся любовью. Мы не ставим перед собой цель быть счастливыми. Но все же большинство вещей мы делаем, потому что в тот момент они приносят нам удовольствие или же дают нам косвенные средства для получения удовольствия (например, позволяют не умереть от голода) или же потому что мы считаем, что помогаем другим людям. Мы часто делаем вещи, которые предпочли бы не делать, но делаем ради какого-то блага в будущем. Большинство людей желали бы работать меньше, но дополнительный доход позволяет купить другие источники удовлетворения. Так что нет ничего плохого в том, что люди хотят быть счастливыми и что жизнь во многих отношениях – это поиск деятельности, которая принесет больше удовлетворения. В мире, получившем правильное воспитание, такая деятельность включает в себя стремление к счастью других.

Консеквенциализм

Еще один критический подход указывает на то, что принцип наибольшего счастья учитывает только последствия действий и игнорирует природу самого действия. То есть тем самым жертвует средствами ради цели.

Это просто недоразумение. Если я решу что-то сделать, все, что за этим последует, будет последствием, включая само это действие. Например, предположим, что я – работодатель, которого волнует вопрос увольнять или не увольнять работника. Действие по увольнению работника обладает особым качеством – это серьезная демонстрация власти одного человека над другим. Мне бы хотелось этого избежать. Но когда я решаю, что делать, я включаю этот аспект в мою оценку наряду с тем, как это решение отразится на работнике и на работе предприятия. Я рассматриваю и цели, и средства.

Некоторые утверждают, что консеквенциализм предполагает бесконечный регресс, потому что непосредственные последствия имеют дальнейшие последствия и так далее. Таким образом, окончательные последствия оказываются лежащими далеко в будущем. Это абсурдное рассуждение. Релевантные последствия действия – это изменения в человеческом счастье, берущие начало в тот момент, когда предпринимается действие. Эти изменения продолжаются в бесконечном будущем, а неопределенность становится тем больше, чем дальше мы заглядываем. Прогнозирование в случае этических решений так же затруднительно, как в случае решений в сфере бизнеса. Нет аргументов против прогнозирования, но ясно, что мы должны придавать особый вес более ранним и более предсказуемым результатам. На самом деле трудно понять, как любой ответственный человек может принять решение без учета его последствий [252].

Приспособление

Еще одно возражение: человеческие существа приспосабливаются, до определенной степени – к бедности и угнетению. Таким образом, некоторые борцы за права человека оппонируют принципу наибольшего счастья, так как думают, что он слишком легко мирится с бедностью [253]. Наоборот, в верхах приспосабливание развито даже больше, что объясняет, почему богатые так мало выигрывают от дополнительного богатства. Более того, как мы видели, пользу для богатых можно напрямую сравнить с гораздо большей пользой, которую получили бы бедняки, если бы деньги были распределены более равномерно. Именно это сравнение дало нам самый веский аргумент в пользу перераспределения [254]. То есть принцип наибольшего счастья по сути своей обращен в пользу бедных. Едва ли на него можно будет ссылаться для сокращения налогов в США.

На самом деле, разве бы мы были обеспокоены бедностью и угнетением, если бы людям нравилось быть бедными и угнетенными? Но им это не нравится. Американские рабы хотели свободы не потому, что она принесет им больший доход [255], а из-за того унижения, которое создает состояние раба. Рабство их оскорбляло, вот почему рабство – это неправильно. Этические теории, безусловно, должны сосредоточиться на том, что чувствуют люди, а не на том, что для них является благом с точки зрения других людей. Если мы примем марксистскую идею «ложного сознания», мы примем на себя роль Бога и будем решать, что есть благо для других людей, даже если оно им таковым и не кажется.

Вместо этого мы должны попытаться выяснить, к чему люди могут приспособиться, а к чему нет. Нас должны особенно беспокоить те несчастья, к которым трудно приспособиться. Например, невозможно приспособиться к постоянному психическому заболеванию. Но большинство людей достаточно хорошо к ним приспосабливается, если на их долю выпала необходимость помогать психически больным.

Справедливость

Согласно принципу наибольшего счастья, единственная важная вещь – это чувства всех людей. Но как взвесить их счастье? Бентам полагал, что всех нужно учитывать в равной степени и поэтому мы должны просто суммировать счастье всех, кого это касается. Если одна политика производит больше общего счастья, чем другая, значит, она лучше.

С одной стороны, это справедливо: изменение счастья каждого человека учитывается в равной степени, кем бы он ни был. С другой стороны, это не справедливо. Предположим, например, что есть новая политическая мера, которая затронет двух людей, один из них уже был счастлив, тогда как другой был несчастен, и эта новая мера сделает счастливого человека еще счастливее, а несчастного еще несчастнее. При условии что прирост в счастье для счастливого человека был больше, чем потеря для несчастного, Бентам одобрил бы такую политику.