Исповедь социопата - М. Томас Страница 32

Я воспитывалась в традиции Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Вместе с родителями я с раннего детства посещала церковь и до сих пор остаюсь практикующим мормоном. Некоторым моя религиозность может показаться лицемерием; кроме того, можно было бы решить, что община должна меня отторгнуть, узнав, что я социопат. Действительно, как можно совместить религиозность с социопатией? Но люди, думающие так, просто не понимают сути мормонского вероучения: согласно ему, все мы сыновья и дочери любящего и милостивого Бога, а Он желает лишь одного – процветания и счастья Своих детей. Мормоны верят, что каждый может стать творцом мира, подобным Богу (догмат, делающий мормонскую церковь идеальным прибежищем для социопатов). Если каждый, значит, и я тоже. Поскольку любой человек может надеяться на спасение, постольку я могу заключить, что значение имеют мои поступки, а не эмоциональная холодность, жестокие мысли и бесчестные намерения. Приверженность истинам церкви, невзирая на частые расхождения с моей натурой, доказательство того, что евангельское учение универсально и годится всем, людям всех рас и национальностей, любого социального статуса – короче, всем без исключения. Мне нравится идея, что существует Творец всего, всех людей, включая и социопатов. Мне нравится, что есть Сущность, следящая за моим поведением; это помогает мне быть добрым социопатом. Мне нравится и награда за хорошее поведение – ощущение восторга, возвышенной причастности к иному миру, возникающее в молитвах, песнопениях и на службах.

Церковь мне подходит, потому что ее правила и установления очень просты и понятны. Еще в детстве я могла компенсировать непонимание социальных норм следованием ясным и понятным установлениям и требованиям Церкви – от необходимости соблюдать целомудрие до маленьких брошюрок с конкретными правилами: что носить, с кем и как встречаться, чего нельзя смотреть и слушать и сколько денег надо отдавать на нужды Церкви. Мне нравилось, что все эти вещи записаны. Я не хочу сказать, что мормонская церковь одобряла все, что я делала, если я не пила кока-колу, вела умеренный образ жизни и платила десятину. Это всего лишь общие указания, а не спасительная гавань, но отчетливая формулировка помогла мне влиться в церковь, чувствовать себя заодно с ней и ее членами.

Недавно я смотрела по телевизору одну из классических таинственных драм, когда зрители в течение фильма стараются угадать, кто убил главного героя. Один персонаж, став свидетелем множества интриг и неблаговидных поступков, в отчаянии восклицает: «Мне очень тяжело понять, кого можно назвать злодеем, а кого просто испорченным». Но есть ли разница между испорченностью и злодейством? Кто заслуживает милости, а кто безнадежен?

Я никогда не считала себя злодейкой. В Церкви меня научили, что я – дитя Бога. Читала я и Ветхий Завет. В Первой книге Царств есть эпизод, в котором 42 ребенка были растерзаны медведями за оскорбление пророка Елисея. Для меня не было большой натяжкой поверить, что такой Бог вполне мог быть моим отцом.

Да и кто без греха? Если быть честными, то надо признать, что каждый из нас считает себя в принципе хорошим человеком. В книге Дэна Ариэли «Вся правда о неправде» («The Honest Truth About Dishonesty») описана история о хищении в магазине подарков Центра творчества имени Кеннеди. Хищения совершались пожилыми волонтерами, заведовавшими открытой незапертой кассой. Это не было ограбление, когда преступник похитил все деньги. Нет, каждый брал понемногу на личные нужды. Короче, мошенничают и обманывают все, и если подумаешь, что делают все, то начинаешь считать себя не самым плохим на Земле человеком.

Когда на летней практике мы с подругой, поставившей мне диагноз «социопатии», обсуждали религиозные вопросы, она утверждала, что христианское понятие греха касается состояния бытия, а не конкретных поступков. Мы все грешники – и одновременно мы все спасенные. Она думает, что зло, если это слово вообще имеет какой-то смысл, означает не признание в том, что сегодня вот это я сделал правильно, а вот это нет. По ее мнению, зло не в том, пьешь ли ты кофеин или перебираешь четки. Зло по сути отличается от прегрешения.

Видимо, это верно, и поэтому именно в эпоху нашей реформированной религии, когда упор делается не на грех, а на спасение, пожилые волонтеры, запускавшие руки в общественную кассу, не считали, что совершают дурной поступок, и уж точно не считали себя воплощением зла. Никто не знает, где границы между «быть хорошим», «быть достаточно хорошим» и «быть плохим». Если современная Фемида и слепа, то она обладает весьма избирательной слепотой, так как закрывает глаза на нормальные прегрешения нормальных людей и немедленно обнаруживает аномальные, к которым предрасположены такие люди, как я.

Я помню свое первое столкновение с правосудием, оказавшее на меня большое воспитательное воздействие. Я всегда любила читать и могла целыми днями сидеть за книгами. Родители стремились занять нас работой по дому, чтобы мы не смотрели телевизор, но, видя, что я читаю, оставляли меня в покое. Когда мне было семь или восемь лет, я часто ездила с отцом на его работу, а потом шла в расположенную в паре кварталов оттуда местную библиотеку и целый день проводила там среди стеллажей с книгами.

Мне казалось удивительным, что в библиотеке можно бесплатно брать и читать книги. Это походило на кражу, а меня уже в том нежном возрасте неудержимо влекло к воровству. Я познакомилась с библиотекарями и попыталась убедить их, что я такой ненасытный читатель, что они могли бы в виде исключения отказаться от ограничения в десять книг за один раз на один читательский билет. Когда мне сказали, что это невозможно, я просто украла у родителей, братьев и сестер читательские билеты и стала брать книги якобы для них. Я была так рада, что махинация удалась, что забыла о чтении и сосредоточилась на добыче книг. Возвращать их не хотелось, это было бы непродуктивно. Вместо этого я стала копить их в своей комнате. Книги были удачными трофеями, добытыми у ничего не подозревавших библиотекарей. Теперь ничто не могло меня остановить.

Приблизительно через месяц из библиотеки стали приходить официальные письма, адресованные мне, братьям, сестрам и родителям. Все они задолжали книги и должны были заплатить штраф. Родителям не понадобилось много времени, чтобы установить, кто виновник неприятностей. Я же не понимала, что у библиотеки есть средства заставить недисциплинированных читателей подчиняться правилам.

Родители не стали на меня сердиться. Они, видимо, просто решили, что я так увлечена чтением, что откусила кусок и не смогла его проглотить. Родители сказали, что я должна отработать штраф, а это означало, что мне предстояло сто раз вымыть посуду по 50 центов за каждый раз. Такая перспектива меня совсем не привлекала, потому что я не считала справедливым наказание за добросовестную ошибку (добросовестность, по моему мнению, в данном случае заключалась в том, что я играла по одним правилам, а выяснилось, что они совершенно иные). Я не считала неприятность концом своих комбинаций и попыталась найти выход из положения.

– Ты же можешь просто выписать чек, – сказала я отцу.

Я уже видела, как он в других случаях выписывал чеки, чтобы оплатить разные вещи. Я уже знала, что такое деньги, и чеки казались мне очень удобной штукой, избавляющей от необходимости платить. Папе пришлось объяснить, что чек – тоже деньги, но лежащие в банке. Я была сильно озадачена. Мой семилетний мозг не смог придумать ничего лучше, чем попросить доллар за каждое мытье посуды. Я поняла, как работает правосудие: есть правила и есть последствия; если ты нарушаешь правила, то отвечаешь за последствия своего нарушения.