Дао Блаженств - Александр Матяш Страница 32

Я не случайно вспомнил об этих откровениях, так как они имеют самое непосредственное отношение к разбираемым нами 17-му и 18-му стихам. Чуть позднее мы это увидим.

Интересно, что в ветхозаветных пророчествах о пришествии Христа, как правило, указываются самые мрачные моменты Его крестного пути: будет распят, одежда будет поделена между его палачами и т. д. Понятно, почему Он говорит: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон…» Его оппонентами были книжники и фарисеи, которые постоянно пытались упрекнуть Его в том, что Он нарушает букву Ветхого Завета. К сожалению, этот дух фарисейства не чужд и нынешнему православию. Но сейчас речь об иудейских законниках.

Д: Как же они не устрашились? Они же действительно казнили Божьего сына. До какой же степени там все…

А: …ожесточенно было.

Д: Получается, что лучше смерть, чем своя неправота.

А: Такая ожесточенность в высшей степени характерна для мира людей. В Евангелии есть прямые указания на это. Вы только представьте: узнать, что этот человек воскрес и – что? Раскаяться? Отнюдь! – денег заплатить и приказать молчать: «Когда же они шли, то некоторые из стражи, войдя в город, объявили первосвященникам о всем бывшем. И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали» (Мф. 28.11–13). Какое безумие! И, надо сказать, что это безумие в иудеях живо до сих пор. А ведь иудеи более всего держались за букву закона. Понять 17-й стих без этого невозможно: для них было чрезвычайно важно, чтобы все до йоты было соблюдено. В их среде формализм был запредельным. По иудейским канонам, если человек не принял обрезание, то ему для того, чтобы попасть в Царствие Небесное, достаточно исполнять десять заповедей; если же он – правоверный иудей, то ему, чтобы не попасть в ад, нужно соблюдать более шестисот заповедей – очень строгих, где поведение расписано по мелочам.

Д: Получается, что правоверному иудею сложнее?

А: Да. И в ад попасть легче, и в рай сложнее. Вот она – строгость буквы закона. Дело доходит до того, что если по канону положено вот так, а Бог хочет как-то иначе, то исходя из их закона, Он на это не имеет права. Недаром их называют законниками.

Д: А кто этот закон создавал?

А: Он складывался на протяжении веков – обрастал, обрастал, как судно ракушками: слой за слоем, слой за слоем. Потом можно отделить судно от ракушек, – и из ракушек отдельное судно получится. Где-то в сердцевине этих слоев действительно есть живое слово. Было много пророков: и Илия, и Исайя, и Иов. Все это было, но все с веками догматического применения омертвело. И живой дух к появлению Иисуса практически полностью исчез из иудаизма. Закон перестал опираться на живой дух и живое слово, и стал опираться на идею национальной обособленности.

Иисус, будучи Сыном Божиим и имея Божий закон внутри себя, естественным образом не мог быть приверженцем этой мертвой буквы. У книжников и фарисеев возникал постоянный конфликт с Ним на этой почве: то Он кого-то исцелит в субботу, а они Его за это упрекают, что в субботу-де не положено; то грешницу не накажет, что тоже противоречит закону. Поскольку Он был сама жизнь, эти формальные ограничения могли Его только стеснять. И Он их, конечно же, не придерживался. Он в высшей степени находчиво отвечал на их претензии: и в случае с грешницей, и в случае исцеления в субботу. Он напоминал им о том, что обрезание в субботу все-таки делают, что было чистой правдой. В иудейском законе, как и во всяком другом земном, были свои противоречия: с одной стороны, в субботу ничего нельзя было делать, а с другой стороны, мальчика надо было обрезать на восьмой день после рождения. И этим восьмым днем очень часто оказывалась суббота.

Но остроумие не спасало Его от их злобы, потому что все претензии были всего лишь предлогами, неудачными попытками Его «разоблачить». Отмирающее, отжившее всегда ненавидит живое. Оно не может сказать: я ненавижу тебя за то, что ты живое, а я мертвое, потому что оно становится мертвым прежде всего из-за своей гордыни. Вместо этого оно ищет, а потому и всегда находит, формальные предлоги для обвинений в неправоте. Поэтому слова «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков…» – это ответ на те обвинения и упреки, которые Ему предъявлялись.

«…Не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». Эти строки уже совсем о другом. Здесь мы видим совершенно фантастический отрыв. В начале Он отвечает книжникам и фарисеям, но со слов «…Не нарушить пришел Я, но исполнить» Он говорит уже о глубинном космическом законе, исполнить который Он пришел сюда на землю. Исполнение этого закона происходит до тех пор, пока разворачивается история человечества.

«…Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля…» В этой фразе самое главное – то основание, то представление об этом мире из которого Он произносит эти слова. Что это за основание? Его слова могут говорить только об одном: о том, что и небо, и земля, и вся Вселенная, ее зримая чувственная часть, к которой мы обращаемся, созданы со специальной целью. Исходя из смысла 18-го стиха – с одной-единственной: для того, чтобы исполнилось то, что должно исполниться.

У: Что должно исполниться?

А: Закон. И он должен исполниться с такой непреложностью, что, пока он будет исполняться, ни одна йота и ни одна черта его не будет изменена. Восемнадцатый стих пятой главы Евангелия от Матфея – это биджа*, это зерно, которое проросло Апокалипсисом. В этом стихе заключена центральная мысль не только Апокалипсиса, но и всего христианского мировосприятия. Она может быть выражена следующим образом: этот мир создан и существует лишь с одной целью – он является своего рода преддверием и одновременно, если можно так выразиться, сепаратором для жизни вечной. Вся зримая нами Вселенная, все, что мы видим, в чем находимся и что считаем единственным возможным местом своей жизни, есть весьма малозначительная и, мягко говоря, второстепенная часть действительной, истинной Вселенной.

Эта мысль, по тем, языческим, временам, была революционной. Достаточно вспомнить, каким было восприятие жизни и смерти у героев Гомера.

Можно что хочешь добыть: и коров, и овец густорунных,

Можно купить золотые треноги, коней златогривых,

Жизнь же назад получить невозможно – ее не добудешь и не поймаешь,

Когда чрез ограду зубов улетела.

(«Илиада», песнь 9)

Вот оно, восхваление жизни в этом теле: плотской, земной, чувственной – как самой наивысшей ценности, оно очень характерно для языческого мира.

Д: Они должны были плохо осознавать тот, потусторонний мир. Почему они тогда так ценили эту жизнь?

А: Ее ценили не они. Ее ценил инстинкт самосохранения. Что обладает ценностью? То, что страшно потерять. Посмотрите, какой силлогизм произвело бессознательное: то, что ценно, всегда страшно потерять; переворачиваем: то, что страшно потерять, всегда ценно. Это софистика, потому что то, что страшно потерять, не всегда ценно, и вы прекрасно это знаете. Посмотрите, как все связано между собой. Не всегда ценно то, что страшно потерять. А что страшно потерять, и при этом оно не ценно?