Майндсайт. Новая наука личной трансформации - Дэниэл Дж. Сигел Страница 32

Стюарт действительно пришел и был так же вспыльчив, как и в первый визит. Когда я начал расспросы о его детстве, он заявил, что я занимаюсь ерундой. «Неужели вы не понимаете, что для 92-летнего человека детство утратило всякую актуальность? Зачем сейчас поднимать эту тему? Я знал, что вы, психиатры, выжили из ума».

Мне хотелось ответить ему, что «протест отклоняется», но я удержался. Иногда юмор – хороший способ установить связь с пациентом и даже стимулировать нейропластичность, но на этом этапе он казался неуместным. Вместо того чтобы шутить, я убедил Стюарта, что с научной точки зрения очень полезно обсудить его детские воспоминания, чтобы понять происходящее в сознании в настоящий момент. Вы, наверное, можете представить ответ Стюарта-адвоката: «Помощь мне не нужна, поэтому это абсолютно бесполезно».

Я использую форму интервью по двум причинам: во-первых, чтобы получить информацию о событиях из жизни человека, во-вторых, чтобы понять, как именно он рассказывает свою историю. Я пытался нащупать какие-то сложные жизненные обстоятельства, к которым пришлось адаптироваться Стюарту, вроде эмоциональной травмы или потери близкого человека. Наша личность формируется по мере того, как природный темперамент, зачастую определяемый генетикой, накладывается на общение с родителями, сверстниками, учителями и на происходящее дома и в школе. Случайные события во время внутриутробного периода или в раннем детстве непредсказуемым образом влияют на наше развитие. Мы приспосабливаемся ко всему, с чем сталкиваемся, и наше самоощущение рождается под воздействием внутренних характеристик, адаптации к опыту и случайных факторов.

Как только мне удалось разговорить Стюарта, выяснилось, что он отлично помнит город, где рос, в какие игры играл, марку и модель первой машины и даже исторические и политические события того времени. Но когда я спрашивал про ранние воспоминания о семье – или вообще о семье, – его ответы были одинаково расплывчатыми. «У меня была обычная мама. Она занималась хозяйством. Отец работал. Кажется, у меня и у братьев все было нормально». На вопрос о том, как семья повлияла на его развитие, Стюарт ответил: «Никак… Родители дали мне хорошее образование. Какой следующий вопрос?»

Стюарт настаивал на том, что его детство было «нормальным», несмотря на то что он не помнил подробностей о взаимоотношениях с родителями или двумя братьями. Он утверждал, что «просто не помнит», что они делали дома и как он себя чувствовал, будучи подростком. Он перечислял факты, а не описывал пережитые события. Это касалось даже случая, когда его брат, катаясь вместе со Стюартом на лыжах, получил травму, и ему ампутировали ногу. Его брат пережил это, и с ним все было «нормально».

Этот непростой разговор дал мне некоторую важную информацию. Обобщенные воспоминания Стюарта, неспособность вспомнить что-либо из семейной жизни, настойчивые заверения в том, что отношения никак не повлияли на его жизнь, – это классические признаки определенного автобиографического нарратива, который я изучал много лет. Согласно огромному количеству проведенных исследований, такой нарратив складывается в семьях, где отсутствует эмоциональная теплота.

Вывод подтвердился, когда на следующей неделе вместе со Стюартом пришла его жена Эдриен. По ее словам, родители Стюарта были самыми холодными людьми в мире, которых она когда-либо встречала. В свои восемьдесят три Эдриен была в отличной форме и смотрела на Стюарта с гордостью и любовью. Повернувшись ко мне, она сказала: «Надеюсь, вы поможете ему выбраться из скорлупы».

Слова Эдриен подтвердили мои догадки, что Стюарт всегда был эмоционально отстраненным. И все же, когда Эдриен попала в больницу, у него внутри что-то произошло, но он не мог или не хотел это обсуждать. Эдриен казалось, что он утратил интерес к их совместной жизни и активно погрузился в свой мир исторических книг и юридических журналов. Она надеялась, что терапия поможет ему стать счастливее. Стюарт сказал, что не знает точно, что это значит, но ему кажется, что жена заслуживает лучшего компаньона на пенсии. Он согласился продолжать терапию три-четыре месяца, чтобы понять, что мы способны сделать вместе.