12 правил жизни. Противоядие от хаоса - Джордан Питерсон Страница 30

Представьте себе человека, у которого плохи дела. Ему нужна помощь. Он может даже хотеть помощи. Но не так просто отличить того, кто действительно хочет помощи и нуждается в ней, от того, кто просто использует желающего помочь. Провести границу трудно даже тому, кто хочет помощи, нуждается в ней и при этом, возможно, эксплуатирует помогающего. Если человек пробует встать на ноги и терпит провал, а затем получает прощение, потом снова пробует встать на ноги и снова терпит провал, и снова получает прощение, слишком велика вероятность, что он хочет, чтобы все верили в искренность его попыток.

Если дело не просто в наивности, попытка кого-то спасти зачастую оказывается плодом тщеславия и нарциссизма. Нечто подобное детально описано несравненным русским писателем Федором Достоевским в его классическом произведении «Записки из подполья», которое начинается знаменитыми строчками: «Я человек больной... Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень». Это признание временного постояльца в мире хаоса и отчаяния — постояльца несчастного и высокомерного. Он безжалостно анализирует себя, но таким образом платит лишь за сотни грехов, а на его счету их тысяча. Затем, воображая, что он их искупил, этот персонаж совершает худший из своих многочисленных проступков. Он предлагает помощь истинно несчастному человеку, Лизе, женщине, ступившей на отчаянный путь проституции, каким он был в XIX веке. Он приглашает ее к себе, обещая вернуть ее на путь истинный. Пока он ждет ее прихода, его фантазии становятся все более мессианскими:

Прошел, однако ж, день, другой, третий - она не приходила, и я начинал успокаиваться. Особенно ободрялся и разгуливался я после девяти часов, даже начинал иногда мечтать и довольно сладко: «Я, например, спасаю Лизу, именно тем, что она ко мне ходит, а я ей говорю... Я ее развиваю, образовываю. Я, наконец, замечаю, что она меня любит, страстно любит. Я прикидываюсь, что не понимаю [не знаю, впрочем, для чего прикидываюсь; так, для красы, вероятно). Наконец она, вся смущенная, прекрасная, дрожа и рыдая, бросается к ногам моим и говорит, что я ее спаситель и что она меня любит больше всего на свете».

Не что иное как нарциссизм вскармливает в себе человек из подполья в таких фантазиях. Саму же Лизу он уничтожает. Спасение, которое он ей предлагает, требует гораздо больших обязательств и гораздо большей зрелости, чем человек из подполья хочет или способен обеспечить. У него просто нет для этого характера, он быстро понимает это и быстро обосновывает. Лиза в конце концов приходит в его убогую квартирку, отчаянно надеясь найти выход, поставив все, что у нее есть, на этот визит. Она говорит человеку из подполья, что хочет оставить свою нынешнюю жизнь. И каков же его ответ?

«Для чего ты ко мне пришла, скажи ты мне, пожалуйста? - начал я, задыхаясь и даже не соображаясь с логическим порядком в моих словах. Мне хотелось все разом высказать, залпом; я даже не заботился, с чего начинать. - Зачем ты пришла? Отвечай! Отвечай! - вскрикивал я, едва помня себя. - Я тебе скажу, матушка, зачем ты пришла. Ты пришла потому, что я тебе тогда жалкие слова говорил. Ну вот ты и разнежилась и опять тебе “жалких слов" захотелось. Так знай же, знай, что я тогда смеялся над тобой. И теперь смеюсь. Чего ты дрожишь? Да, смеялся! Меня перед тем оскорбили за обедом вот те, которые тогда передо мной приехали. Я приехал к вам с тем, чтоб исколотить одного из них, офицера; но не удалось, не застал; надо же было обиду на ком-нибудь выместить, свое взять, ты подвернулась, я над тобой и вылил зло и насмеялся. Меня унизили, так и я хотел унизить; меня в тряпку растерли, так и я власть захотел показать... Вот что было, а ты уж думала, что я тебя спасать нарочно тогда приезжал, да? Ты это думала? Ты это думала?» Я знал, что она, может быть, запутается и не поймет подробностей; но я знал тоже, что она отлично хорошо поймет сущность. Так и случилось. Она побледнела, как платок, хотела что-то проговорить, губы ее болезненно искривились; но как будто ее топором подсекли, упала на стул. И все время потом она слушала меня, раскрыв рот, открыв глаза и дрожа от ужасного страха. Цинизм, цинизм моих слов придавил ее...

Раздутая самооценка, равнодушие и явная злонамеренность человека из подполья разрушают последние Лизины надежды. Он это прекрасно понимает. Хуже того: что-то в нем как раз к тому и стремилось. И это он тоже знает. Но злодей, пребывающий в отчаянии от собственного злодеяния, не стал героем. В герое должно быть нечто позитивное, одного только отсутствия зла недостаточно.

Вы можете возразить, что и сам Христос был дружелюбен с мытарями и проститутками. Как же смею я клеветать на тех, кто пытается помочь? Но Христос был архетипичным совершенным человеком. А вы — это вы. Откуда вы знаете, что ваши попытки подтолкнуть другого наверх не сбросят его или вас самого еще дальше вниз?

Представьте себе человека, управляющего исключительной командой работников, каждый из которых усердно стремится к общей цели. Представьте, что они трудятся в поте лица, работают блестяще, подходят к труду творчески, что у них один за всех и все за одного. Однако управляющий несет ответственность и за проблемного работника, дела у которого идут плохо и который трудится отдельно. В порыве вдохновения, из лучших побуждений, управленец перемещает проблемного работника в центр своей звездной команды, надеясь, что это пойдет несчастному на пользу. Что происходит дальше? В психологической литературе есть единое мнение на этот счет⁶⁴. Неужели новичок, натворивший столько ошибок, тут же подтягивается и распускает крылья? Нет. Вместо этого вся команда начинает работать хуже. Новичок остается циничным, раздраженным и невротичным. Он жалуется. Он увиливает от работы. Он пропускает важные встречи. Из-за его низкокачественной работы срываются сроки, другие вынуждены все за него переделывать. При этом ему все равно платят столько же, сколько и его товарищам по команде. Трудяги, окружающие его, чувствуют себя обманутыми. «И чего я надрываюсь, изо всех сил пытаясь закончить этот проект? — думает каждый из них. — Новенький-то потеть не готов».

То же самое происходит, когда наставники помещают склонного к правонарушениям подростка к сравнительно цивилизованным сверстникам. Правонарушения растут, стабильность — нет⁶⁵. Опуститься гораздо проще, чем подняться.

Возможно, вы спасаете другого, потому что вы сильный, щедрый, собранный человек, который хочет поступить правильно. Но также возможно, и даже более вероятно, что вы просто хотите привлечь внимание к своим неисчерпаемым резервам сострадания и доброжелательности. Или вы спасаете другого, потому что хотите убедить себя в том, что сила вашего характера — это не просто побочный эффект вашей удачи и благоприятных обстоятельств вашего появления на свет. Или вы делаете это, потому что проще выглядеть добродетельным рядом с человеком совершенно безответственным.

Для начала допустите вероятность, что вы делаете то, что проще всего, а не то, что сложнее всего. Например, на фоне вашего лютого алкоголизма моя привычка выпивать кажется пустяком. Или мои долгие серьезные речи о вашей неудачной женитьбе убеждают нас обоих в том, что вы делаете все возможное и что я помогаю вам изо всех сил. Похоже на усилие. Похоже на прогресс. Но настоящее улучшение потребовало бы от нас обоих гораздо большего.