Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - Жинетт Парис Страница 30

Поначалу на роль науки, которая может научить взрослеть и мудро жить, претендовала философия, а не психология. Психология похитила у философов эту роль. Философия-брат и психология-сестра могли бы извлечь взаимную пользу из разговора об их назначении в мире. Поскольку мой родной брат Клод – философ, я начну с описания своей собственной попытки объединения двух этих территорий.

Я не из тех интеллектуалов, кто прочел все. Перед тем, как открыть труды Фрейда и Юнга, я не стала, несмотря на рекомендации Клода, читать работы тех, кто их вдохновил: Платона, Аристотеля, Гете, Канта, Кьеркегора, Хайдеггера. Клод – философ нашей семьи. Он на два года старше меня и с детства был мне не только верным братом, но и моим интеллектуальным героем. Мы виделись только по выходным и летом, потому что с семи лет до двадцати я училась в школе-интернате, но он оказал большое влияние на мое формирование. Взаимное влияние сиблингов не получило должного отражения в психологической литературе в сравнении с исследованием роли родителей. Такое упущение отчасти подтолкнуло меня к попытке понять, как мы с братом формировали образ мышления и психику друг друга. Кроме того, в своем небольшом исследовании я хочу показать, что философия и психология должны восстановить контакт друг с другом, как это могут сделать брат с сестрой. Если он, типичный философ, и я, типичный психолог, можем разговаривать и понимать друг друга, то же самое могут сделать и наши науки.

Клод очень систематичен в чтении. Он продвигается вперед, следуя четкой логике, с безупречной дисциплиной. Он читает главы строго по порядку, выписывая на карточки цитаты с точным указанием страниц и изложением основных идей. Я читаю слева направо и справа налево, то тут, то там, то одно, то другое; все с неутолимым аппетитом и без всякой логики. Мой брат никогда этого не одобрял: «Ты похожа на кошку, которая идет на запах из банки с сардинами!» Я согласилась с ним, что мой метод далек от совершенства. Мне также понравилось его сравнение с кошкой. Усвоив, что я похожа на животное (анималистична) и отличаюсь недоразвитым умом, я продолжила читать, доверяясь своему нюху и получая кошачье удовольствие, так как была искренне не способна подражать строгому стилю брата. Психология больше подходила мне потому, что в ее теориях царил хаос, и я могла скрыть за ним беспорядок у себя в голове.

Итак, я читала Юнга до Фрейда, а Пруста – одновременно с Башляром, Лакана и его последователей – параллельно с Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар, гуманистическую психологию вперемешку с экзистенциальной, Фрица Перлза и его друзей-хиппи из Эсалена и тогда же – английскую антипсихиатрическую литературу (Рональда Лейнга и Дэвида Купера).

Чтобы получить лицензию и начать практику, я выучила систему кодировки и сухой язык DSM. Сначала мне понравилась логика такой аккуратной системы «категоризации, которая подразделяет психические нарушения по определяющим их характеристикам на типы, основанные на наборе критериев»1. Несомненно, начинающему практику эта система дает ощущение порядка и позволяет почувствовать себя компетентным в умении развешивать ярлыки на человеческие слабости. Правда, когда я и мои однокурсники обнаружили, что мы сами имеем немало черт, обозначенных в руководстве как патологические, мы усомнились в том, что стоит относиться к DSM как к Библии. С тех пор большинство из нас видит в DSM именно то, чем оно и является, – это классификация, иногда полезная, чтобы набить руку в диагностике серьезной клинической патологии, инструмент обучения, подробный статистический обзор психических расстройств с одной серьезной оговоркой: «Существует много физического в психических расстройствах и много психического в физических нарушениях»2. Да, с этим трудно не согласиться.

Чтобы разбавить сухой подход DSM, я много читала о мистических учениях во всевозможных эзотерических традициях и попробовала все (химическое, интеллектуальное, мистическое), что могло открыть для меня двери восприятия. В эти бурные годы я как будто жила в комнате с видом на границу между психическим и физическим. Я также прочитала много литературы по популярной психологии, потому что хорошо зарабатывала написанием статей для двух разных женских журналов. Еще больше я зарабатывала тем, что писала курсовые для обеспеченных студентов. Я поставляла работы на заказ: Саас, Фуко и «пост» (постфрейдисты, постмарксисты, постлаканианцы), трансперсональная психология, гештальтпсихология, роджерианская психология, трансактный анализ. На заработанные деньги я покупала книги и насыщалась ими, жадно закидывая себе в рот одну сардинку за другой.

Будучи женщиной, я сомневалась в том, что имею право на собственные мысли, какие есть у философов. Но как психолог я могла специализироваться в чувствах. Если у меня бывало плохое настроение, я обычно покупала кружевное нижнее белье, чтобы убедиться, что хотя мне и не хватает мозгов для философских занятий, по крайней мере, у меня есть красивое женское тело. Но кружевное белье никогда не помогало так, как знакомство с освободительными идеями. Чтение было для меня настоящим источником нуминозного. Все мои гуру были книжными и до сих пор таковыми остаются. Я встретила своих «учителей» не в храме или монастыре, а в библиотеке. Мысли, которые я обнаруживала в книгах, для меня, женщины, были дороже бриллиантов. Они давали мне право в полной мере становиться человеком. Поскольку именно мой брат (который вечно читал) указал мне на этих блестящих мыслителей, он повлиял на меня сильнее, чем я тогда думала. Если бы Фрейд был женщиной, имел бы такого же интересного брата, как у меня, и столь же сильно нуждался в интеллектуальном воспитании, возможно, он создал бы теорию, в которой значение родительского влияния уравновешивалось бы значением взаимовлияния сиблингов.