Радость, гадость и обед - Хел Херцог Страница 3

Случай с удавом заставил меня задуматься и о других сложностях морального плана, связанных с взаимоотношениями людей и животных, свидетелем которых я был. К примеру, в магистратуре был у меня приятель по имени Рон Нейбор, изучавший процесс восстановления мозга после травмы. К сожалению, наилучшими объектами для изучения интересовавших его нейронных механизмов были кошки. Рон применял обычную для неврологии технику: хирургически разрушал определенные части мозга животного, а затем наблюдал, как на протяжении недель и месяцев испытуемые восстанавливались после операции. Беда была в том, что Рон полюбил своих кошек. Он изучал их целый год, и за это время привязался к двум дюжинам обитателей своей лаборатории. По выходным он специально приезжал, чтобы выпустить котов из клеток и поиграть с ними в проходе. Кошки стали его друзьями.

Правила проведения эксперимента требуют, чтобы исследователь подтвердил расположение очагов неврологического поражения у животных экспериментальной группы. Для этого необходимо исследовать ткани их мозга. На определенном этапе проверки производится жуткая процедура, по-научному именуемая перфузией. Животному вводят смертельную дозу анестетика, затем закачивают ему в вены формалин, чтобы мозг отвердел, и отделяют голову от тела. С помощью плоскогубцев исследователь по кусочку удаляет череп животного и извлекает нетронутый мозг, с которого затем делаются срезы для исследования под микроскопом.

На проведение перфузии для всех кошек Рону потребовалось несколько недель. Он стал другим человеком. Некогда веселый и добродушный, он весь ушел в себя, замкнулся, выглядел подавленным. Нескольких магистрантов из его лаборатории эта перемена встревожила настолько, что они вызвались сами произвести процедуру над кошками. Рон отказался, не желая перекладывать на других моральный груз своей исследовательской работы. В те недели, что Рон «приносил в жертву» своих кошек, он сделался необычайно молчалив. Необходимость убить их сильно на него подействовала. Порой глаза у него были подозрительно красными, а стоило нам войти в зал, как Рон усердно начинал изучать пол у себя под ногами.

Такие же моральные парадоксы связаны и с лучшими друзьями человека — собаками. Примером тому может послужить мой сосед Сэмми Хенсли, фермер, живший чуть дальше по дороге на Шугар-крик в Барнардсвилле, штат Северная Каролина. У Сэмми имелось две страсти: собаки и охота на енотов. На енотов он охотился не ради спортивного интереса; эта охота была частью его жизни. Добытых енотов он не ел. Он свежевал их и приколачивал шкуры к стене сарая, чтобы соседи могли оценить его успехи в охотничий сезон. (Именно помогая ему свежевать енота, я узнал, что у енотов, как и у большинства млекопитающих, в пенисе есть кость; а вот человек в этом смысле исключение.) Однажды я заявил ему, что он развешивает эти шкуры лишь для того, чтобы расстроить мою жену, Мэри Джин, у которой когда-то был ручной енот и которая вообще любит енотов. Конечно, ни о чем таком он и не думал. Просто в горах Северной Каролины так принято, и все тут.

Свою свору Сэмми делил на две части — домашнюю и охотничью, — и жизнь они вели абсолютно разную. Охотничьих собак у него обычно было четыре-пять: пара опытных гончих и один-два щенка, еще только постигавших эту науку. Мне ужасно нравились названия пород: загонщики-уокеры, гончие-плоттхаунды, крапчато-голубые кунхаунды, редбоны… Это были длинноногие псы с низкими голосами, апатичными взглядами, грязными шкурами и характерным для гончих резким запахом. Обычно они выглядели сонными, потому что большую часть времени проводили, лежа в грязи у своих будок, к которым были прикованы восьмифутовыми цепями. Однако с наступлением охотничьего сезона они преображались и всей сворой носились по ночам сквозь заросли рододендронов, оглушительно лая и нюхая землю. Лай их был слышен по всей округе.

Сэмми любил своих гончих. Он различал их по голосам, по тембру лая мог сказать, загнали ли они на дерево енота или нашли след опоссума (это плохо). Он волновался, когда собаки терялись и не возвращались домой поутру. Но все же это были рабочие собаки, а не домашние любимцы. Если пес не мог больше охотиться, Сэмми продавал его или менял на нового.

Но были у Сэмми и его жены Бетти Сью и другие собаки — домашние. Если гончих никогда не пускали в дом, домашние собаки — мелкие песики вроде бостон-терьеров — чувствовали себя его полноправными жильцами. В отличие от гончих они были членами семьи. Их ласкали, с ними играли, им позволяли клянчить еду за обедом. Как-то раз, когда Сэмми косил сено на крутом участке косогора, его трактор перевернулся, и Сэмми погиб. Вскоре после его смерти Бетти Сью избавилась от гончих, а вот живший у них тогда терьер помог хозяйке пережить трагедию и больше чем кто-либо другой поддерживал ее в то время. Поистине, гончие и домашние псы четы Хенсли жили так, словно принадлежали к двум разным видам.

Большинство принадлежащих американцам собак не выполняют никакой работы и являются просто компаньонами своих хозяев, однако отношение к ним бывает таким же запутанным, как отношение Сэмми к охотничьим и домашним псам. Более половины владельцев собак считают своих питомцев членами семьи. В отчете Американской ассоциации ветеринарных клиник сообщается, что 40 % опрошенных женщин считают: собака дарит им больше любви, чем муж или дети. Однако у собаковладения есть и другая, темная сторона. Каждый десятый взрослый американец боится собак, а кроме того, собаки являются вторым по частоте источником шума по ночам и порождают массу конфликтов между соседями. (Так, моему приятелю Россу пришлось продать дом и переехать только потому, что лающие соседские собаки превратили его жизнь в сущий ад.) Каждый год четыре с половиной миллиона американцев бывают укушены собакой, а более двух десятков человек, большинство из которых дети, погибают от собачьих клыков.