Я, опять я и мы - Брайан Литтл Страница 29

Когда я изучал эти исследования, произошло одно событие, которое позволило мне на собственном опыте почувствовать, что значит потеря контроля.

За годы своей преподавательской деятельности я провел множество курсов по психологии личности как для продвинутых студентов, так и для неспециалистов. Когда я работал с небольшими группами – тридцать-сорок человек, – то обычно включал в программу курса упражнение под названием «Личный очерк». Студенты работали над ним на протяжении всего времени обучения под моим началом.

Студенты получали инструкции по его выполнению на самом первом занятии. От них требовалось выбрать для себя псевдоним и написать его вверху первой страницы. Под ним должно располагаться небольшое эссе, посвященное анализу их личности. Оно могло принимать какую угодно форму, в зависимости от их предпочтений: описание черт характера, автобиография с акцентом на личностном развитии и т. д. Что важно, эссе следовало писать от третьего лица, с точки зрения «кого-то, кто прекрасно их знал, возможно, даже лучше, чем они сами». По завершении работы эссе ксерокопировались и раздавались всем студентам, так что после первой недели лекций каждый из них получал стопку из трех-четырех десятков личных очерков других учащихся. При этом никто из студентов не знал, кому принадлежит конкретная работа – я специально предупредил учащихся, чтобы они не упоминали в своих эссе физические особенности, которые лишат их анонимности. (В одном из очерков мне пришлось удалить упоминание о том, что его автор играл за университетскую баскетбольную команду – в группе был лишь один человек ростом под два метра!)

Тот факт, что студенты делились друг с другом своими эссе – пусть и анонимными, – оказывал на группу очень большое влияние. Однообразная человеческая масса вдруг распадалась на множество ярких и уникальных личностей. На протяжении всего курса студенты, используя получаемые знания, должны были анализировать свои и чужие очерки и дважды в семестр делиться со мной результатами проделанной работы в виде «курсового журнала». Как эссе, так и журналы были крайне интересными. Три из них оказали на меня глубокое влияние.

В первый же год, когда я предложил студентам это упражнение, я наткнулся на одно чрезвычайно любопытное эссе, написанное женщиной, которая была примерно на десять лет старше других учащихся. Ее работа начиналась словами: «У нас спросили, влияем ли мы на ход своей жизни или его определяют силы, находящиеся за пределами нашего контроля?» В очерке женщина рассказала о своих успехах, достижениях и счастливых моментах, пережитых за двадцать с небольшим лет и наглядно демонстрировавших, что она была хозяйкой своей жизни. Затем, в одном коротком абзаце, она упомянула о событиях, которые потрясли ее до глубины души, – о смерти своих детей в результате несчастного случая, предательстве, разводе и депрессии. В конце эссе женщина написала, что кое-как оправилась от этих потрясений, но прежнее жизнелюбие к ней так и не вернулось. Она считала, что превратности и невзгоды способны повлиять на нас так, как мы и подумать не могли. Ее жизнь продолжалась, но после стольких потрясений женщина стала смотреть на вещи иначе. Она осознала, насколько хрупка человеческая жизнь и насколько беззащитны люди. Женщина хотела поделиться своими взглядами с более молодыми одногруппниками, добровольно отказавшись от анонимности. Ее поступок впечатлил меня до глубины души.

Еще одно неординарное эссе заставило меня лицом к лицу столкнуться с ситуацией, которую я никак не мог предвидеть. Я читал журналы своих студентов, которые получил в середине семестра. Как правило, в них шла речь о применении и ценности полученных знаний в повседневной жизни. Одна из статей начиналась словами «Угроза смерти», и речь в ней шла непосредственно про меня. Я помню каждое слово, особенно последний абзац: «Я возьму револьвер, который зять подарил мне на Рождество, и пущу пулю вам в лоб – прямо между вашими маленькими глазами-бусинками. Не советую вам гулять вдоль реки [которая протекала рядом с университетским городком]. Мой пистолет заряжен».

Должен признать – с некоторой долей неловкости, – что моей первой сознательной реакцией на эссе была мысль: «Что это еще за „маленькие глаза-бусинки“?» Сначала я не мог допустить, что сочинение написано на полном серьезе. Угроза повлекла за собой ряд невероятных встреч. Во-первых, я должен был понять, идет ли речь о настоящей угрозе или я стал жертвой розыгрыша. Глава моего факультета и психиатр из медицинской службы университета были убеждены, что это не розыгрыш, и нужно вызвать полицию. Я знал имя студента, который написал эссе (его работа была анонимной для других студентов, но все журналы, конечно же, были подписаны), однако отказался назвать его полиции. Была пятница, и бедолагу могли арестовать и продержать в тюрьме все выходные. Очерк все же мог оказаться розыгрышем, пусть и весьма необычным. Кроме того, я пообещал студентам сохранить их анонимность. Сотрудники службы безопасности крайне неодобрительно отнеслись к моему решению не спешить с обвинениями. У них было не так много работы, и мое дело их очень заинтересовало. Они расспросили меня о лекции, запланированной на утро вторника, и дали подробные инструкции о том, как я должен себя вести. Их «лучший сотрудник» (из трех имевшихся) собирался занять в аудитории место недалеко от меня и слушать, что происходит в классе. Услышав угрожающие звуки (возможно, выстрел), он должен был сразу же «вызвать местную полицию». Его слова звучали не слишком обнадеживающе.