Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен - Анатолий Андреев Страница 29

– А почему демонстрация интеллекта – это лучший способ понравиться девушкам? Почему смех – кратчайший путь к сердцу девушек? Почему девушки так ценят юмор? – спрашиваю я. – Почему они ценят чувство юмора даже больше, чем внешность?

Мнений звучит много, наперебой и, конечно, с большим чувством юмора.

– Позвольте мне предложить свою версию, – говорю я. – Во-первых, когда девушка смеется умной шутке, она также демонстрирует свой интеллект. Во-вторых, как воспринимает девушка демонстрацию мужского интеллекта? Как проявление перспектив, как заявку на успех в жизни, вот как. Интеллектуально развитый молодой человек – это потенциально перспективная карьера, хорошая карьера – это достаток, а достаток – это уже не смешно, это то, что необходимо для семьи. Юмор и семья, оказывается, связаны между собой незримыми нитями, и эти нити называются мотивы нашего поведения, завязанные на демонстрацию нашего скрытого потенциала. Мотивы серьезные, но они скрыты за завесой искрометного юмора. Кажется, что просто весело, а на самом деле все серьезно. Кажется, что речь идет о чувствах, а на самом деле – об интеллекте. Обратим внимание: качество шуток определяет ум. Остроумие может выступать лишь формой глупости, девушки это тонко чувствуют, их не проведешь. А вот чувство юмора – едва ли не самая серьезная характеристика молодого человека.

В чем был смысл упражнения?

Показать, что, с одной стороны, ум связан с чувствами, а с другой – с интеллектом. Все это и называется «целостность человека».

Это и просто, и одновременно очень сложно. Скрытую зависимость чувств от мысли (интеллекта, разума) принято называть сферой бессознательного, то есть скрытого от сознания ментального акта, где сознание тем не менее всегда оказывается главным действующим лицом.

На этом законе основаны все психологические манипуляции – психологический принцип всех «цветных революций», например. Человеку кажется, что им движет чувство справедливости (для этого надо как можно сильнее задеть это чувство – лучше всего, конечно, организовать «случайную» сакральную жертву «режима»); но при более пристальном рассмотрении оказывается, что главный мотив поведения глубоко обиженного человека – деньги. Обиженный человек хочет денег и считает, что революция должна преподнести ему их на блюдечке с голубой каемочкой. Окна Овертона, кстати, – это именно тот инструмент, который помогает с помощью чувств вуалировать истинные мотивы. С помощью этих «окон», то есть информационных технологий, действия людей направляются в нужную сторону.

Человеком управлять легко; гораздо сложнее управлять самим собой – своей волей, умом и чувствами. Именно поэтому наша цивилизация избрала принцип управления человеком, что подразумевает блокировку его внутренних ресурсов. Мы, коллективный социум, управляем тобой, снимая с тебя бремя и ответственность управления собой. Ты делегируешь нам управление своими ресурсами. Это похоже на то, как вы несете свои сбережения в банк, который начинает управлять вашими активами. Деньги в целости и сохранности, при этом сам клиент банка избавлен от хлопот.

Конечно, ты можешь сам управлять своими деньгами, постигая науку инвестиций. Ты можешь разбогатеть. Но это очень хлопотно, это кусок работы, это риски, наконец. Гораздо проще доверить свои деньги банку: да, денег будет меньше, но и забот меньше.

Цивилизация навязывает контроль и ограничения нашему потенциалу, не давая энергии идеалов стать движущей силой истории.

Все, что сейчас сказано, настолько важно, что мы позволим себе небольшой культурологический комментарий, который касается, конечно, целостности человека.

Вернемся к стихотворению Пушкина. Что в нем поражает?

То, что еще вчера казалось естественным и нисколько не поражало: во первых, перед нами яркие, здоровые чувства, присущие масштабной личности, которые, во вторых, представлены, если так можно выразиться, в аналитическом ключе.

«Быть может», «не совсем» – это оттенки, градации, которые улавливаются фибрами разума. Разум вовсе не слон неуклюжий: он бережно вторгается на территорию души не для того, чтобы там «навести порядок», но чтобы «прояснить ситуацию», помочь разобраться с собой. И далее («Дай вам Бог…») – декларируется приоритет интересов другого (известный человечеству как золотой императив нравственности), взращенный, опять же, разумом: поступай с другим (-ой) так же, как ты хотел бы, чтобы поступили с тобой.

Это не принцип чувств, а именно принцип разума.

Предметом анализа становятся не чувства вообще и не какие-нибудь «мелкие чувства», а чувства особого рода: умные, отчасти порожденные деятельностью ума, которые невозможно представить в отрыве от «разумного взгляда на вещи», – и потому приобретающие культурный статус «высоких». Ум делает чувства высокими (высшими!), достойными, благородными, просветленными – по отношению к какой-то неявно выраженной, однако же реально присутствующей шкале.

Все это – симптом особого отношения к миру и человеку, точнее, к типу освоения действительности, который (тип) всегда осуществляется с ценностно определенных позиций. Обратим внимание: поэзия возникает там, где скрещиваются противоположные инстанции: ум и сердце, которые, как известно, «не в ладу» (так уж у людей повелось). Именно это делает стихотворение совершенным, и ничто иное. Иного, собственно, в нем и нет. Совершенство плана эстетического возникает благодаря изумительному чувству меры: в нем нет ничего лишнего. Сложное умонастроение развернуто в продуманной, выверенной и словно бы импровизационной форме. И мастерство, и вдохновенье. Шедевр.

Сегодня, пройдя школу воспитания чувств, предложенную презирающим просвещение «серебряным веком» и далее, освоив «темные» университеты постмодерна, пройдя школу чувств либерализма, мы отдаем себе отчет, что естественность такого рода – достаточно рискованна, чтобы не сказать сомнительна (читай – наивна или старомодна: на выбор). Сегодня источник поэзии – глупая и затемненная душа, которая выражается невнятно и по определению презирает «высокое». Культ потемок души – это культ страха. Он хорошо выражен картиной Э. Мунка «Крик».

Вот почему Пушкин, да и вся поэзия «века золотого», в сегодняшней культурной ситуации полемичны, – одновременно архаичны и актуальны, ибо они, вольно или невольно, отрицают то, что есть. Тем самым, разумеется, провоцируя к себе скептическое отношение. Умная поэзия – это по сегодняшним меркам детство человечества; сегодня мы поумнели настолько, что ум для нас не проблема, поскольку не может быть проблемой то, чего нет, что перестало быть ценностью.

Вот оно, самое главное: культурная ценность определялась наличием концептов, этого «вещества ума», во всем, в том числе и там, куда вход уму, казалось бы, заказан – в святилище души.

«Я вас любил» – сегодня уже смешно; «безмолвно, безнадежно… так искренно, так нежно» – так не бывает, это что-то ископаемое. Ситуация серьезного отношения – сегодня «прикол». А несерьезное – поэтизации не поддается. Следовательно, увы, поэзия умерла, разделив печальную судьбу искусства в целом. И скучно, и грустно, конечно, но такова логика вещей (и такова, кстати сказать, скрытая апелляция постмодерна к некой смысловой организации).