Я учусь быть мамой - Лена Никитина Страница 27

Писем о письмах мне читать не приходилось. Да и о чем тут, собственно, говорить? Дело личное: хочу – пишу, хочу – нет. К тому же есть телефон, телеграф – они экономят наше драгоценное время. Но думаю: не выходит ли нам эта экономия боком?

Пришлось мне как-то довольно долго ждать на переговорном пункте вызова. В стороне от всех сидела пожилая женщина. Во всей ее позе – ожидание. От каждого очередного вызова она вздрагивает – нет, не ее! – и снова застывает в напряженной готовности. Наконец: «Архангельск! Третья кабина, побыстрей, пожалуйста!» Дверца осталась неприкрытой, и всем слышен голос: «Володя! Володя! Это ты? Ну вот… Ну хорошо… Как ты там? Как Люся? Как детки? Здоровы? Как с работой?» Судя по тому, что вопросы следуют один за другим, ответы односложны и торопливы, что-нибудь вроде «Ничего, порядок, нормально». Потом отвечала она – так же односложно: «Ничего-ничего, не волнуйся… отец хорошо, только… – Она остановилась и вдруг попросила дрогнувшим голосом: – Ты напиши нам, как ты там». С полминуты молчала, слушая и виновато вставляя: «Ну да. Ну да, я понимаю, некогда… Ну Димочку попроси, он уже большой. Да, да… и музыкальная, я понимаю…» Уже положив трубку, она машинально продолжает: «Поцелуй всех». Понимает, что сын ее уже не слышит, делает героическое усилие, чтобы не расплакаться при посторонних, и только уже у самого выхода прижимает к глазам платок. «Пообщались», – мрачно произносит пожилой мужчина.

Живем рядом мы и наши дети. Они растут себе, и кажется, что так будет вечно. А потом вдруг (это всегда бывает вдруг) наступает день: «До свидания, мама, не горюй, не грусти…» И прощальный взмах руки, и гул моторов или перестук колес – и пустота: был сын, и нет его, была дочка – где она теперь? Были рядом отец, мама – хотелось удрать от их опеки. А вот нет их рядом – и так хочется услышать – или прочитать! – их ласковое слово.

Верно: есть телефон, и можно поговорить не три, а пять, десять, пятнадцать минут, и более сердечно (это, правда, трудно себе представить) – все равно этого так мало!

У меня до сих пор в ушах дрогнувший голос матери: «Ты напиши нам…» Как не понять ее? Ведь письмо, написанное родной рукой, таким знакомым, единственным в мире почерком, обладает каким-то магическим свойством – оно словно частица человека, написавшего его, как бы материализует его чувства, мысли, отношение к адресату и сохраняет в первозданной свежести много-много лет. Мы остаемся живыми в памяти близких и в письмах, если умеем быть в них искренними. Разве не так? Личные памятники не только личной жизни – вот чем мне представляются письма.

Последние тома сочинений в библиотеках никогда затрепанными не бывают – их не читают. «А что там интересного – одни письма», – так мне однажды сказал глубокомысленный юноша, увлекающийся научно-популярной литературой и фантастикой. «Одни письма», а вот читаешь их – и оживают какие-то мгновения, часы, дни трудной и прекрасной жизни, и снимается с нее «хрестоматийный глянец», и каждый из великих становится ближе – не проще, не приземленней, нет! – но ближе, как-то по-человечески роднее.

Письма – древний и вечный способ общения, преодолевающий и расстояние, и даже само время. А нам писать… некогда. Мы спешим «отметиться» только по праздникам: «Желаю крепкого здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни». Шаблон, штамп – кому он нужен?

А бывает и так: получаешь письмо, а от него никакой радости. На неопрятном клочке бумаги неразборчиво написано что-то наспех – честное слово, читать не хочется, потому что не от сверхзанятости это, а от сверхнебрежности, элементарного «тяп-ляпства»: авось, мол, и так сойдет. Между тем каждое письмо – портрет автора, и довольно точный, по-моему, портрет.