Что такое мышление? Наброски - Андрей Курпатов Страница 26

166. Теперь на феномене «понятности» надо остановиться еще раз. Поскольку все интеллектуальные объекты, с которыми мы имеем дело, произведены нашей психикой внутри нее же самой, они априори являются для нас чем-то понятным.

Дело не в том, что мы понимаем соответствующие этим интеллектуальным объектам эффекты реальности правильно или что мы действительно что-то понимаем так, как это, возможно, следовало бы, если учитывать «мир интеллектуальной функции» («культурно-историческую среду»), в котором мы находимся.

Нет, дело в нашем собственном «чувстве понятности», которое точно так же включает и нормальное понимание непонимания. То есть, например, я могу прекрасно понимать, что не понимаю химию, что, впрочем, не оставляет мне никакого зазора для состояния озадаченности – мол, да я понимаю, что не понимаю химию, и что с того? Не всё же мне понимать!

167. Речь, иными словами, идет не о том, что я понимаю или не понимаю «объективно», а о том, есть ли во мне соответствующая озадаченность, некое специфическое недоумение, или же мне все «понятно», пусть даже «мне понятно, что мне непонятно».

Дело не в некой «истине», дело в том, как я ощущаю этот интеллектуальный объект. Если я ощущаю его как сложный, или скучный, или неинтересный, мне этого вполне достаточно, чтобы не чувствовать никаких внутренних напряжений. Ну не знаю я, как отличить китайские иероглифы от японских, и что с того?

168. Иными словами, нам следует отличать «непонятность» от действительной «озадаченности». «Непонятность» – это, в каком-то смысле, констатация факта, нечто, что финализирует процесс, замыкает круг, закрывает гештальт – я хотел понять, но у меня не получилось, «видимо, не мое» (отрицательный результат, как говорится, тоже результат).

«Озадаченность» – состояние иного рода, и она всегда зиждется на некоем странном противоречии, когда существует своего рода конфликт между разными «понятностями». Это состояние может быть выражено лишь парадоксальным образом: «мне понятно, но мне непонятно», «я вроде бы понимаю, но не понимаю», «вроде бы всё понятно, но почему-то не работает».

То есть, даже если какое-то понимание возникает, народившийся гештальт не схлопывается, сама ситуация, в которой я оказываюсь, словно бы не имеет решения.

169. Состояние возникающей здесь неопределённости, очевидно, некомфортно. Причем, возможно, такого рода состояния возникают в нас регулярно, однако мы используем целый арсенал каких-то уловок для нейтрализации подобной озадаченности.

Соответствующие противоречия могут или просто игнорироваться (отбрасываются как несущественные), или рационализироваться с помощью выведения ситуации в другой контекст, или усложняться с помощью дополнительных интеллектуальных объектов до неразличимости базового парадокса.

170. Впрочем, это не так интересно, куда важнее то, почему вообще такие ситуации – ощущаемого нами противоречия и последующей озадаченности – возникают?

Вся эта «драма» разворачивается в нашем внутреннем психическом пространстве и является, по сути, нашей собственной «игрой» (в конечном счете мы все-таки сами создаем соответствующие интеллектуальные объекты и мы же ими оперируем), поэтому возникновение ситуаций подобного фактического непонимания, ощущаемой нами озадаченности, кажется чем-то очень маловероятным.

171. По всей видимости, здесь необходимо все-таки различать те ситуации, которые в подростковом возрасте приводят нас к состоянию подобной озадаченности (и являются, по сути, тем инструментом, который организует в конечном итоге пространство нашего мышления), и ту озадаченность, которую следует считать характерной, специфичной для эффективного мышления уже на базе существующего пространства мышления.

Сейчас мы говорим о первом случае. И тут, судя по всему, принципиальное значение играет несогласованность позиций, которые по проблемному вопросу, если так можно сказать, занимают совокупности наших значений (состояний), с одной стороны, и знаковые конструкции (представления) – с другой.

172. Желая желание другого человека, мы не делаем это сознательно, благодаря некой концептуальной схеме, которая понятийно для этого нами разработана. Здесь действует, по существу, тот усложненный когнитивными схемами инстинктивный порыв, который свойственен человеку биологически.