Пленительная красота - Джон Элдридж Страница 23

А потом мы были вынуждены переехать в другой город (потому что отца повысили по службе). Этот переезд произвел в нашей семье эффект разорвавшейся бомбы. В Канзасе нас окружали друзья и просто отзывчивые, готовые прийти на помощь люди, в большом и малом оказывавшие нам поддержку, которую мы даже не всегда осознавали. Друзья, соседи, учителя — все старались нам помочь. Лишившись на новом месте этой незримой поддержки, наша семья развалилась, словно карточный домик, потому что не была скреплена искренними и доверительными отношениями. И хотя теперь мой отец больше не покидал семью из-за длительных командировок, его рабочий день был по-прежнему ненормированным. Он частенько уходил на работу рано утром, еще до того, как мы проснемся, и возвращался домой поздно вечером, когда мы уже спали. Я думала, что уезжать на огромные расстояния отца вынуждают командировки, но теперь его отделял от нас всего час езды, а видели мы его так же редко. И еще. Мой папа был алкоголиком, к тому же врачи диагностировали у него биполярное расстройство психики [23], поэтому, когда он был дома, мы никогда не знали, в каком расположении духа он будет в следующий момент — будет ли он добр и уравновешен или разъярен.

Наш дом больше не был для нас прибежищем, он превратился в поле боя. Совместные трапезы нередко заканчивались бранью и горькими слезами. Постоянное недовольство матери и ее душевная боль разрушали семью не меньше, чем участившиеся запои отца. Родители не могли спокойно находиться в одной комнате — любая их встреча заканчивалась словесной дуэлью, во время которой обмен взаимными колкостями походил на перестрелку отравленными стрелами. Чтобы вернуться к жизни, в которой не было всех этих проблем, мой брат угнал машину и попытался вернуться в Канзас. Мама решила какое-то время пожить у своих родителей, а одна из моих сестер просто сбежала из дома. Однажды вечером мы с отцом ужинали в кафе. Изрядно выпив, он принялся флиртовать с официанткой, выпрашивая у нее номер ее телефона. Для одинокого сердечка маленькой девочки это было уже чересчур. Я бросилась домой, нашла аптечку и проглотила все таблетки, которые, по моему мнению, должны были помочь мне расстаться с жизнью, а значит, и с невыносимой болью. Проснувшись на следующее утро, я была рада тому, что выжила, но как никогда остро поняла, что окружающий меня мир больше не безопасен.

Вот тогда я и произнесла свою клятву. Причем не вслух, а в глубине своего юного сердца. Не осознавая подоплеки происходящего, не подбирая слов, я поклялась, что буду себя защищать, чтобы больше никогда не столкнуться с душевной болью, и не буду нуждаться ни в чьем внимании. С тех пор я прилагала все усилия для того, чтобы в собственной семье жить невидимкой и не производить никаких резких движений. Если бы я нарушила сложившийся порядок вещей, это утлое, едва державшееся на плаву суденышко с гордым названием «семья» затонуло бы окончательно. Я начала прятаться. Я скрывала от всех свои нужды, свои желания и само свое сердце. Я прятала свое истинное лицо, а когда мои силы заканчивались, я пряталась в чулане.

Быстро перелистаем последовавшие за этим событием четырнадцать лет моей жизни. Вот я новобрачная — я вышла замуж за сильного и решительного человека, который не только не боялся конфликтов, но даже приветствовал их. Но если во время ужина между нами вспыхивала ссора, я вставала из-за стола и выходила из кухни, а спустя некоторое время мой муж отправлялся меня искать: «Стейси, где ты?» Как вы думаете, где я была? Я пряталась в чулане. В буквальном смысле.

Я стыдилась своего ребяческого поведения, осознавая, как нелепо выглядит моя неспособность здраво реагировать на возникающие в ходе беседы разногласия. Но в своей семье мне не приходилось быть свидетелем разрешения подобных конфликтов, и я понятия не имела, как это делается. Спусковой механизм моего неисцеленного сердца срабатывал на малейшее недовольство Джона моим поступком или поведением в целом. Потребовалось много-много месяцев, прежде чем любовь Джона и его заверения в этой любви смогли проникнуть в мое насмерть перепуганное сердце. Я никогда не забуду, как впервые смогла остаться в комнате, а не ретироваться из нее, находясь на пороге конфликта. Всю свою волю я сжала в кулак, чтобы второй ногой не переступить порога ванной комнаты, в то время как одной ногой я уже шагнула на территорию иллюзорной безопасности. Это был поворотный момент. После этого так я больше никогда не пряталась.

С этой проблемой я справилась, однако тут же с катастрофической скоростью начала набирать вес. Неосознанно я обнаружила новый способ прятаться. С момента вступления в брак я постоянно испытывала страх, что, узнав меня ближе, Джон непременно во мне разочаруется, что это всего лишь вопрос времени. (Послание, которое принесла с собой моя рана.) Неисцеленные раны маленькой девочки побуждали меня искать укрытия. Мое стремление скрыться, как, впрочем, и ваше, лишь усугубляло проблему. В результате многие годы нашей семейной жизни были наполнены душевной болью. Как сказал Иисус, женщина, которая хочет сберечь свою душу, ее потеряет (см.: Мф. 16:25). Клятвы и поступки, данные и совершенные вследствие полученных нами ран, лишь усугубляют наше тяжелое положение.

Раненая женственность

В результате полученных в детстве душевных ран многие девочки растут с убеждением, что в них что-то, а может быть даже все, окончательно испорчено. И тогда неизбежно появляется стыд, подвергающий их сердца еще большей коррозии. Именно стыд повинен в том, что мы избегаем смотреть в глаза как незнакомым людям, так и своим друзьям. Стыд относится к той категории чувств, которые неотступно преследуют нас. Тех чувств, которые мы стараемся спрятать, потому что боимся, что если кто-то о них узнает, то, передернувшись от омерзения, постарается держаться от нас как можно дальше. Из-за стыда мы чувствуем, нет, верим, что никогда не сможем соответствовать ни стандартам этого мира, ни стандартам церкви, ни даже своим собственным стандартам.

Кажется, что другим жизнь не доставляет столько хлопот, но наше сердце зажато в тисках стыда, постоянно готового указывать нам на все наши промахи и выносить безапелляционные приговоры всем нашим достоинствам. Нам чего-то недостает. Мы знаем, что мы не такие, какими хотели бы быть, какими бы нас хотел видеть Бог, но вместо того чтобы дышать полной грудью в атмосфере божественной благодати и поинтересоваться, а что же Сам Бог думает о нас, мы позволяем чувству стыда держать нас за горло, не давая нам вздохнуть, и верим, что заслужили такую жизнь. Согласитесь, что если в детстве мы не считали себя достойными любви, то, став взрослыми, мы поверим в это с трудом. Стыд убеждает нас в том, что мы надломленные и недостойные, а значит, не заслуживающие возрождения создания.

Стыд вынуждает нас скрываться. Мы боимся разоблачения и поэтому прячем свое истинное лицо, предлагая окружающим лишь то, что, как нам кажется, они хотели бы в нас увидеть. Если мы принадлежим к стремящимся главенствовать женщинам, мы предлагаем окружающим свою «компетентность». Если мы относимся к разряду несчастных женщин, мы предлагаем им свою «помощь». Мы отмалчиваемся и не говорим того, что видим или знаем, в том случае, если то, что мы видим или знаем, расходится с мнением других людей, потому что считаем, что мы можем заблуждаться. Из страха быть отвергнутыми мы отказываемся жить в полную силу той жизнью, для которой были созданы Господом, не желая обременять собой тех, кто находится рядом с нами.