Большое волшебство - Элизабет Гилберт Страница 22

Много лет назад я брала интервью у музыканта Тома Уэйтса для журнала «GQ». Я рассказывала об этом интервью раньше и, видимо, буду вспоминать его еще не раз, потому что не встречала никого, кто бы настолько же четко и мудро рассуждал о творческой жизни.

Во время нашей беседы Уэйтс разразился пафосной тирадой насчет разных форм, какие может принимать замысел, пока превращается в песню. Некоторые песни, говорил он, рождаются у него до нелепости легко, «как будто потягиваешь сны через соломинку». Над некоторыми, впрочем, приходится попотеть, «словно выкапываешь картошку из глины». Бывают и другие песни, клейкие и дурные, «прямо как жвачка, прилепленная снизу к старому столу», а еще песни, похожие на диких птиц, к ним ему приходится подкрадываться, тихонько заходить сбоку, а то спугнешь – и улетят.

Самые сложные и капризные песни, однако, повинуются только твердой руке и властному голосу. Бывает, продолжал Уэйтс, что они просто не желают появляться на свет, и из-за этого тормозится запись целого альбома. Уэйтс признался, что в таких случаях выгоняет из студии всех музыкантов и операторов, чтобы жестко поговорить с такой особо упрямой песней. В одиночестве он расхаживает по студии и кричит в полный голос: «Слушай, ты! Мы же собрались вместе покататься! Вся семья уже в машине сидит! У тебя пять минут на посадку – а не хочешь, альбом выйдет и без тебя!»

Иногда это срабатывает.

Иногда нет.

Иногда приходится махнуть рукой. Некоторые песни еще просто не дозрели и не хотят рождаться всерьез, сказал Уэйтс. Им бы только помучить тебя, заставить впустую тратить время и нервы, хотя, вполне возможно, они дожидаются другого артиста. В рассуждениях певца сквозила мудрость. Ему приходилось страдать и мучиться, теряя песни, рассказывал он, но теперь появилось доверие. Он верит, что, если песня всерьез решила родиться, она придет к нему такой, как надо, и в нужное время. А если нет, он отпускает ее восвояси без обид и с легким сердцем.

– Ступай мучай кого-нибудь другого, – говорит он докучливой песне-которая-не-желает-стать-песней. – Иди помучай Леонарда Коэна.

С годами Том Уэйтс обрел наконец чувство уверенности, смог отпустить себя, позволил себе проще относиться к процессу творчества – не драматизируя, не боясь. Этой легкостью, рассказал Уэйтс, он обязан, в частности, своим детям. Наблюдая за ними, он поражался, насколько свободны дети в своих творческих проявлениях. Он обратил внимание на то, что его дети постоянно щебечут, напевают, выдумывают все новые песенки и мелодии. Для них это процесс естественный, как дыхание, а когда это занятие им надоедало, они легкомысленно отмахивались от своих сочинений, «просто отбрасывали, как фигурку оригами или бумажный самолетик».

В следующий момент они уже могли подхватить совсем другую песню, услышанную по радио. Казалось, их совершенно не пугает, что поток идей может иссякнуть. Их никогда не волновали мысли о собственных творческих силах, и еще они никогда не соперничали друг с другом – просто жили, купаясь во вдохновении, чувствуя себя естественно и комфортно.

У Уэйтса в свое время дела обстояли иначе. Он рассказал мне, что в юности всерьез боролся со своим творческим началом, потому что, подобно многим серьезным молодым людям, хотел, чтобы в нем видели человека основательного, значительного, солидного. Он хотел, чтобы его работы были лучше, чем у прочих. Стремился быть сложным и глубоким. А в результате были моральные страдания, мучения, было пьянство, душа блуждала во мраке. Муки творчества стали для него фетишем, он тонул в них, но называл эти муки другим словом: призвание.

Но, любуясь тем, как свободно творят его детишки, Уэйтс пережил прозрение. Все это, в сущности, не так уж важно, понял он. Он сказал мне: «Я понял, что единственное мое реальное дело как музыканта и автора песен – это изготавливать украшения для человеческих мозгов». Музыка не что иное, как декорации для воображения. И только-то. Осознав это, продолжал Уэйтс, он словно заново увидел мир вокруг. После этого писать песни стало не так мучительно.