Практическая мудрость - Кеннет Шарп Страница 22

Мы читаем в газете о том, что в Африке голодают три миллиона детей. Покачав головой, мы переворачиваем страницу. А потом смотрим по телевизору документальный фильм, рассказывающий о жизни одного такого ребенка и его семьи. И мы тут же переводим деньги. Почему сухая информация о мучениях миллионов не слишком задевает нас, а яркий рассказ о страданиях одного человека тут же подталкивает к действию? Психолог Пол Словик утверждает, что в подобных ситуациях нами движут эмоциональные реакции на страдания [47]. Конкретный человек, со своим лицом, именем и историей жизни, вызывает куда более сильное сочувствие и сострадание, чем масса людей, выраженная числом, каким бы большим оно ни было. И именно сочувствие и сострадание – наши эмоции – заставляют нас действовать. Проведя ряд исследований, Словик и его коллеги продемонстрировали, что люди с большей готовностью откликаются на подробный рассказ об одном человеке, пострадавшем, скажем, от наводнения, чем на сухую информацию о сотнях и тысячах людей, лишившихся жилья. Кажется логичным, что если одному пострадавшему пожертвовали, скажем, 5 долларов, то 500 пострадавших соберут во много раз большее. На деле же чем больше число жертв, тем меньше помощь. А то и вообще никто не откликнется.

К действию нас побуждает вид одного конкретного несчастного. Наверное, мы могли бы быть устроены таким образом, чтобы мысль о трех миллионах нуждающихся вызывала в нас больше сострадания. Но мы не таковы. И дело не в том, что разум и мышление не важны, а в том, что рассуждение, ставящее во главу угла факты и цифры, не вызывает эмоций, которые мотивируют нас что-то предпринять. И поскольку практическая мудрость касается действия, а не только суждения, она невозможна без эмоций, которые побуждают нас действовать.

Страдания масс можно понять умом, но они не затрагивают эмоций. Писатель Энни Диллард иронизирует [48]: «В Китае сейчас живет 1198500000 человек. Чтобы почувствовать, что это означает, просто возьмите себя – вместе со всей своей неповторимостью, сложностью, любовью – и умножьте на это число. Никакой сложности». Диллард также приводит разговор с семилетней дочерью о 138 тысячах погибших в результате наводнения в Бангладеш в 1991 году. За обедом она говорит, что не может себе представить такое число тонущих людей. «Почему? – возражает дочь. – Это просто. Много-много точек в голубой воде».

А «точки» – не работают [49]. Кристофер Ши и Юваль Роттенстрайх провели исследование, в котором предлагалось «Спасти панду». Участникам сообщили, что команда зоологов обнаружила несколько панд (от одной до четырех) в отдаленной части Азии и для того, чтобы их спасти, нужны пожертвования. Ожидающие спасения панды были изображены на стенде либо крупными точками, либо фотографиями. Пожертвования участников, которым был представлен стенд с фотографиями, оказались больше. Точки давали представление о числе панд, но они не вызывали эмоций, а потому оказались не слишком эффективными там, где надо побудить людей к действию.

Описывая отсутствие эмоциональной реакции людей на цифры, Словик отмечает, что писатели и художники уже давно признали: именно изображение позволяет почувствовать и понять смысл трагедии. Он цитирует писательницу Барбару Кингсолвер: «Сталкиваясь ежедневно с информацией о десятках различных бедствий, что человеческое сердце может сделать, кроме как захлопнуть двери? Ни одно сердце не может вместить в себя столько горя. Мы не способны носить в себе вселенскую трагедию. Наша защита от избытка информации состоит в том, чтобы сделать вид, будто нас это не касается и чьи-то жизни не так важны для нас, как наши собственные. С практической точки зрения это правильная стратегия… но утрата сострадания означает также утрату человечности. Компромисс оказывается неприемлемо большим. Искусство – это противоядие, которое может выдернуть нас из нравственного оцепенения и восстановить способность чувствовать другого человека» [50].

Искусство – или личный контакт с убитым горем отцом, дежурящим в больнице у постели сына. С молодым человеком, отчаявшимся прокормить семью и напавшим на таксиста. С женщиной, обеспокоенной тем, как ее муж отреагирует на безрадостный медицинский прогноз. И так до тех пор, пока мы открыты навстречу чувствам и людям, с которыми сталкиваемся каждый день.

Утверждение Словика о важности эмоций для перехода к действию нашло поддержку в исследованиях невролога Антонио Дамасио [51]. Дамасио изучает психологические последствия различных видов черепно-мозговых травм. Он поставил группу пациентов с черепно-мозговыми травмами перед стандартными моральными дилеммами, описываемыми в текстах по этике. То есть спрашивал их, можно ли лгать, красть, мошенничать или, при определенном стечении обстоятельств, отнять жизнь у другого человека. Дамасио обнаружил, что ответы пациентов ничем не отличались от ответов обычных людей. У этих пациентов не было проблем с рассуждениями о том, что хорошо и что плохо. То есть, они имели нормальные представления о морали.

Но что-то критически важное оказалось утраченным. Когда этим пациентам показали фотографии, вызывающие сильные эмоции у людей с неповрежденным мозгом (обнаженная натура, увечья, умирающие люди), пациенты понимали: то, что они видят, является прекрасным или ужасным. Но никаких эмоций они не испытывали.

Дамасио понял, что такие травмы головного мозга оставляют основную память, интеллект и способность к рациональному мышлению нетронутыми, но отключают эти когнитивные процессы от эмоций. Таким образом, возможность взаимодействия разума и эмоций отключается. Люди, казалось бы, с нормальными моральными и нравственными представлениями лишены того канала, который позволяет соединить их знания с эмоциями так, чтобы это привело к действиям.

Дамасио обнаружил, что эти пациенты практически не способны принимать решения и вообще осуществлять какие-либо действия. Эллиот, один из первых пациентов Дамасио, успешно прошел личностный тест и тест оценки интеллекта. Но он был не в состоянии соблюдать расписание и даже с трудом заставлял себя одеться утром. Дамасио никогда не наблюдал у него ни тени эмоций [52]– «ни грусти, ни нетерпения, ни раздражения по поводу моих бесконечных и повторяющихся вопросов». «Механизм принятия решений у него настолько разрушен, – говорит Дамасио, – что он уже не сможет нормально жить в обществе. Сталкиваясь с катастрофическими результатами своих решений, он не способен учиться на ошибках». Эмоции, утверждает Дамасио, выступают в качестве «программы практических действий, направленных на решение проблемы, нередко опережая ее осознание. Эти программы задействованы постоянно – у пилотов, руководителей экспедиций, родителей, у всех нас».