Комфортная книга - Мэтт Хейг Страница 21

Если вкратце, то мы ничего не знаем наперед. Единственное, что определено, — это неопределенность. Стало быть, если мы хотим найти в жизни некую незыблемую опору, то искать ее надо в принятии неопределенности. Она там. Потому что пока нет определенности, дверь остается открытой. Мы способны существовать в надежде, в бесконечном, в открытом, в непознанном ответе на главные вопросы нашей жизни.

Портал

Каждый из нас наделен силой войти в новый мир. Для этого требуется всего лишь сменить точку зрения.

Ничто не конечно

Одна из причин, по которым нам нравятся истории, — это четкая структура. Нам нравится, когда у всего есть начало, середина и конец, особенно счастливый. Вспомните случаи, когда ваше мнение о книге или фильме висело на волоске перед самой концовкой. Когда концовка у фильма оказывается слабая, это портит нам все впечатление.

Режиссер Жан-Люк Годар говорил, что у истории должны быть начало, середина и конец, но вовсе не обязательно именно в таком порядке. Я обожал эту цитату и был полностью согласен с французским режиссером, до тех пор пока моя жизнь не пошла под откос и меня не начало тянуть к уюту более классической структуры повествования. К началам, серединам и концам именно в таком порядке. Особенно мне нравились концовки, эффектно связывавшие всю историю воедино красивым узелком.

Мне отчаянно требовалась развязка. Но, конечно же, у жизни ее быть не может — даже смерть нельзя назвать развязкой. Даже те, кто не верят в загробную жизнь, вынуждены признать, что после нас мир пойдет дальше абсолютно неясной дорогой. Непонятно и то, будут ли вспоминать нас другие люди, и если будут, то как именно.

У жизни бывает только открытый конец. И это вовсе не проклятие рода людского — наоборот, это даже хорошо. Выражаясь словами буддистки Пемы Чодрон, «от развязки мы страдаем». Мне эта идея кажется весьма воодушевляющей — признать, что в нашей вселенной, где все открыто, невозможно достичь завершенности.

Выносимая правильность бытия

Быть > делать.

Воссоединение

Моя нервозность во многом кажется мне симптомом современной жизни. Много лет назад, когда мне было особенно плохо, я стал замечать, что нервозность достигала пика в те моменты, когда я занимался чем-то совершенно чуждым нашим пещерным предкам. Когда ходил по забитому людьми торговому центру. Громко слушал техно. Бродил под искусственным светом ламп супермаркета. Слишком долго сидел перед телевизором или компьютером. Съедал по утрам за один присест целую пачку кукурузных чипсов. Напряженная переписка по электронной почте. Центры мегаполисов. Забитые поезда. Грызня в интернете. Мозговая перегрузка.

Неслучайно в минуты особенного раздрая меня лучше всего успокаивают вещи и занятия, способные воссоединить меня с моим естеством. Например, лечь спать пораньше, как только стемнеет, а не сидеть перед телеком и марафонить по одиннадцать серий сериала кряду до часу ночи. Или гулять на природе с собакой. Или готовить нормальную еду из натуральных ингредиентов. Или проводить время с любимыми. Или сменить диван на физическую активность. Или сажать какие-нибудь растения. Или плавать в море. Или смотреть на небо. Или бегать на свежем воздухе, а не на беговой дорожке.

Конечно, мне нравятся приятные отвлечения, которые дарит нам наша эпоха. Нравится, что у нас есть подкасты, фильмы и видеозвонки. Однако в минуты наибольшей уязвимости, когда я лишаюсь своего защитного панциря, кратчайший путь обратно лично для меня пролегает через тысячелетия нашей истории. Через нашу изначальную суть. Через воссоединение с нашим естеством и нашей базовой природой.

Заметка о радости

В первую свою поездку в Нью-Йорк Мадонна якобы велела таксисту «отвезти ее в самый центр всего». И на протяжении многих лет до начала моего глубокого кризиса я сам придерживался этого подхода. Я не мог просто быть. Мне всегда хотелось быть где-то еще, ближе к самой гуще событий. В итоге это привело меня к алкоголю. К наркотикам. Рейвам. Мне требовался максимально громкий звук, максимально острая пища, максимально жестокие фильмы, максимальное все. Так я три лета подряд проработал в крупнейшем в Европе ночном клубе на Ибице, где все время находился в самом центре шума, толпы людей и стимуляции всех чувств. Название клуба — «Manumission», что значит «свобода от рабства», — лишь дополняло это мое мироощущение. Для меня быть свободным означало как раз находиться в эпицентре всего происходящего и наслаждаться этим.

Я был тогда глубоко закомплексованным парнем. У меня были серьезные проблемы с самооценкой. Возвращаясь на зиму в Лондон, я раз за разом искал новую работу. Устроившись на должность же, я подчас физически не мог заставить себя войти в здание, где располагался офис, боясь, что окружающие увидят меня насквозь. Я чувствовал себя тенью, миражом человека. Пустым внутри. И вместо того, чтобы посмотреть в бездну, я пытался изо всех сил от нее сбежать.

Проблема в том, что, разумеется, от себя не сбежишь, как ни старайся. Куда бы ты ни отправился, ты сам всегда будешь рядом. Даже в шесть утра на танцполе.

Убегать от самого себя — все равно что пытаться убежать от столба, к которому ты привязан резиновой тарзанкой. Рано или поздно тебя все равно рванет обратно, да еще и жахнет хорошенько о столб.

Или, как в моем случае, просто сломает психологически. Окунет в густое варево обреченности. Паническое расстройство, депрессия, обсессивно-компульсивное расстройство, агорафобия и до кучи еще и уверенность, что я всего этого не переживу. Какая ирония. Мое отчаянное желание всеми силами избежать боли и дискомфорта в итоге довело меня как раз до самой жуткой боли и дискомфорта в моей жизни. Посадило меня в эту яму и захлопнуло люк. На многие дни, месяцы, годы.

И, чтобы выбраться, мне в конце концов пришлось найти в себе некое принятие. Смешно, конечно, писать о таких вещах в книге, в названии которой фигурирует слово «комфорт», но боль — это естественная часть нашей жизни. Любой жизни вообще. То есть по определению она, в таком случае, является и частью множества хорошего. «Вдохновение и несчастье дополняют друг друга» ^[15], как писала та же Чодрон. Но что же хорошего в страдании? Что в нем вообще может быть комфортного? Разве страдание — не антоним комфорта?

Рано или поздно каждый обязан принять собственные реалии. Даже если вместе с ними придется принять депрессию, страхи и боль. Приняв их, ты начинаешь принимать и другие вещи, более приятные в целом. Находить удовольствие в том, чтобы быть собой, вместо того, чтобы бежать от себя. Или в том, чтобы иметь возможность смотреть другим в глаза, лицом к лицу, не чувствуя стыда и неловкости. В принятии того, что боль и радость связываются, как вдох и выдох.

Мне вовсе не нужно было гоняться за жизнью. Я и был ею.

Крутящаяся монета

Неопределенность вызывает беспокойство, но она же и дает выход. Покуда все неопределенно — во всем есть надежда. Все податливо. Все возможно. Мы живем на ребре крутящейся монеты. Мы не способны предсказать, какой стороной она упадет на землю, но до тех пор нам ничто не мешает любоваться ее блеском.