Рождение разума. Загадки нашего сознания - Вилейанур С. Рамачандран Страница 20

Рисунок 4.6

Если спросить, какая из этих абстрактных фигур «буба», а какая «кики», 95–98% респондентов кляксу назовут «буба», а зубчатую фигуру — «кики». Это характерно и для не говорящих по-английски тамил, при этом очертания алфавита тамильского языка не имеют никакого сходства с очертаниями букв «Б» и «К». Этот эффект демонстрирует способность мозга справляться с такими кросс-модальными абстракциями, как зазубренность и извилистость. Наши предварительные результаты дают основания предполагать, что к этому подавляющему большинству могут не примкнуть пациенты с поражениями левой ангулярной извилины у которых также есть трудности с метафорами

Интересно, что тамилы, которые не говорят и не пишут по-английски, дали те же результаты, то есть этот феномен никак не связан с заостренной формой зрительного образа буквы «К». Другие очертания могут таким же образом быть связанными со звуками: например, если вы покажете расплывчатую или размазанную линию и очертание зубьев пилы и спросите людей, которое из них «ррррр», а которое «шшшшш», они не задумываясь соединят первое с «шшшшш», а второе — с «ррррр».

Мы проводили эксперимент с определением «бубы» и «кики» на пациентах, у которых были незначительные повреждения ангулярной извилины левого полушария. В отличие от нас с вами, они детали случайный выбор, ассоциируя очертания и звуки. Они не в состоянии справляться с такими кросс-модальными абстракциями, хотя при этом вполне способны поддерживать разговор, у них сохранен интеллект, и они кажутся совершенно нормальными людьми в других отношениях. Это очень важно, потому что ангулярная извилина (см. рис. 1.3) стратегически расположена на перекрестке между долями: теменной (отвечающей за осязание и проприоцептивную [46]чувствительность), височной (отвечающей за слух) и затылочной (отвечающей за зрение). Такое стратегическое расположение позволяет совмещать ощущения различных модальностей и создавать абстрактные представления об окружающих нас вещах, лишенных модальностей. По логике, зазубренная фигура не имеет ничего общего со звуком «кики»: очертание заключает в себе фотоны, раздражающие сетчатку параллельно; звук — резкое последовательное воздушное воздействие на слуховые клетки внутреннего уха. Однако мозг подводит к ним общий знаменатель — качество зазубренности. Здесь, в ангулярной извилине находятся рудиментарные исходные свойства, которые мы называем абстракцией, а с ними мы, гуманоиды, превосходно справляемся.

Почему эта способность эволюционировала у человеческих существ в первую очередь? Почему именно кросс-модальные абстрактные представления? Если мы сравним мозг низших млекопитающих, обезьян, человекообразных приматов и человека, мы обнаружим поступательное увеличение ВТЗ — соединения и ангулярной извилины — почти взрывное развитие. И это особенно касается человеческого мозга. Я думаю, что эта способность изначально эволюционировала, чтобы помочь нам выжить на верхушках деревьев, хвататься руками и прыгать с ветки на ветку. Для этого нужно таким образом оценить угол руки и пальцев, чтобы проприоцептивная карта (получающая сигналы от рецепторов мускулов и суставов) соответствовала горизонтальному положению зрительного образа ветки — вот почему ангулярная извилина становилась все больше и больше. Но как только способность справляться с кросс-модальными абстракциями была достигнута, эта структура, в свою очередь, стала потонуоном [47]для других видов абстракций, в которых преуспел современный человек, будь то метафора или любое другое понятие [8]. Такая авантюрная оккупация структуры иной функцией, отличной от той, для которой она изначально развивалась, в биологии бывает скорее правилом, чем исключением. Например, две кости из нижних челюстей рептилий, которые эволюционировали для жевания, трансформировались в крошечные кости среднего уха млекопитающих, необходимые для слуха. Это произошло просто потому, что эта кости оказались «в нужном месте в нужное время».

Я бы предположил, что ВТЗ-соединение — особенно ангулярные извилины — могли также создавать взаимодополняющие роли двух полушарий в содействие неким различным видам метафоры: левое полушарие — для кросс-модальных метафор (например, «кричащая рубаха», «острый сыр»), а правое — для пространственных метафор (он «слетел» со своего поста). Все это не получило систематической проверки. Однако, как я заметил раньше, оба пациента с повреждением левой ангулярной извилины, которых я тестировал, были глухи к переносному смыслу пословиц и метафор, а также не прошли тест «буба — кики».

И наконец, я хотел бы обратиться к эволюции языка. Эта тема всегда носила дискуссионный характер. Язык изумляет. Его тонкости и нюансы (включая то, что мы называем «рекурсивность» [48]) в сочетании с огромным лексиконом создают чрезвычайно изощренный механизм. Легко представить, что такое свойство, как длина жирафьей шеи, является результатом растущего накопления случайных возможностей. Но как мог такой необычайно сложный механизм, как язык, с несметным количеством взаимосвязанных компонентов эволюционировать по воле слепого случая — то есть естественного отбора? Каким образом мы сделали переход от хрюканья, рычания и ворчания наших предков приматов ко всей утонченности Шекспира или Джорджа Буша? На этот счет существует несколько теорий. Алфред Рассел Уоллес считал этот механизм необычайно сложным. Он категорически отрицал его эволюцию в процессе естественного отбора и утверждал, что он должен быть результатом божественного провидения. Вторая теория была предложена Ноамом Хомским, отцом — основателем лингвистики. Хомский говорил нечто похожее, хотя он не ссылался на Бога. Он считал, что этот изощренный и усложненный механизм не мог возникнуть в результате естественного отбора, то есть слепого случая, а скопление сотен миллиардов нервных клеток на таком крохотном пространстве могло появиться только в связи с возникновением новых физических законов. Практически он говорил о чуде, хотя и не произносил этого слова. К сожалению, ни теорию Уоллеса, ни идеи Хомского невозможно проверить. Третья идея была предложена блестящим психологом Стивом Линкером из Массачусетского технологическою института (Massachusetts Institute of Technology, MIT). Пинкер считает: то, что мы видим сегодня — это результат эволюции. Просто он кажется таинственным только из‑за незнания нами ее промежуточных этапов. Я подозреваю, что он на правильном пути — естественный отбор может быть единственным правдоподобным объяснением. Однако Пинкер не продвинулся достаточно далеко. А мы биологи, и нам нужны детали. Мы хотим знать, какими были эти промежуточные этапы, а не одно лишь предположение о том, что язык мог развиваться путем естественного отбора. (На этот счет существует технический термин «траектория прохождения через пригодный участок».) И крайне необходимый ключ к разгадке этих "этапов, полученный при изучении эффекта «буба — кики» и синестезии, подводит меня к предположению о том, что я называю теорией синестетических источников происхождения языка.