Под тенью Сатурна. Мужские психологические травмы и их исцеление - Джеймс Холлис Страница 20

А вот еще более горькие строки, которые написал Зигфрид Сэссон:

Эй, самодовольная толпа с горящими глазами,

Ухмыляющаяся, глядя на марширующих мальчиков-солдат,

Ступайте домой и молитесь, чтобы никогда не пришлось узнать

Тот ад, в который идут эти юность и смех [35].

В этот момент мне вспомнился Джеральд, мой пациент, который в девятнадцатилетнем возрасте оказался в горах центрального Вьетнама. С винтовкой М-16 за спиной и рацией он находился в местах, которые, кажется, назывались Плейку и Я Дранг Вэлли. Он видел, как один из его сослуживцев автоматной очередью разрезал пополам вьетнамского крестьянина, просто так: наверное, черт попутал. Он видел своих друзей с ожерельями из ушей вьетнамских солдат. Затем, спустя двадцать четыре часа после Плейку, он оказался в Лос-Анджелесе. Ему понадобился почти год, чтобы навестить своих близких на севере Нью-Джерси. Он просто не мог вернуться туда, где жил раньше. И думал над тем, что говорил Хемингуэй: после Первой Мировой войны такие слова, как честь и долг, стало неприлично произносить, и единственными святыми словами стали названия городов, гор и рек, где погибли люди.

Мне нужно было понять, почему люди оказались там, в Нью-Маркете, штат Вирджиния. Разумеется, я не отказывался почтить память павших в том сражении почти 140 лет назад. При этом я понимал, что вопросы торговли и регионального владычества были намного важнее благородного желания покончить с рабством. Я подозреваю, что многие мужчины оказались тогда на этом поле потому, что больше боялись туда не пойти. Они сражались там потому, что хотели заслужить так называемый красный бант за отвагу и сильнее боялись проявить трусость и испытать позор и бесчестье, чем оказаться под свинцовым дождем шрапнели. Гомер это понимал. В одном из эпизодов «Илиады» у Гектора, героя Трои, спрашивают, почему он так доблестно сражался, и он отвечает, что сильнее боялся почувствовать стыд перед своими товарищами, чем быть пронзенным греческими копьями. Таким образом, страх — это трубач, наигрывавший ту мелодию, под которую мужчины сначала танцевали, а потом бессознательно маршировали на войну. Когда я, как ребенок военных лет, представлял, что меня призовут служить где-то на чужбине, я читал о войне все, что было доступно, чтобы внутренне к ней подготовиться. Во время войны во Вьетнаме я учился в университете, поэтому получил отсрочку от армии. Это был выигрышный лотерейный билет, я одновременно ощущал облегчение и стыд. Я чувствовал, что не прошел какую-то очень важную проверку хотя в моем сознании не было никаких иллюзий о войне и ни малейшего желания отправиться в Да Нанг. Я с уважением относился и к тем, кто пошел на войну, и к тем, кто остался и выражал протест. Я уважал тех, кто протестовал сознательно, вспоминая слова Карла Шапиро: «Вы должны осознать, что мы у себя дома» [36]. В то же время я испытывал стыд и раздумывал над тем, как ко мне будут относиться окружающие. Я знал, что в страхе нет ничего постыдного, но при этом размышлял, мог ли я спасовать, не пройти испытание, столкнувшись с чем-то ужасным, и подвести своих товарищей. Хотя после того я поделился своими сомнениями относительно Тет Оффенсив [37]с аналитиком и мне пришлось встретиться со своими внутренними демонами, спустившись вместе с ним в «потусторонний» мир, эти мысли не покидают меня до сих пор.

Я не собираюсь обсуждать здесь вопросы войны и внешней политики. Вместо этого лучше еще раз прояснить действие бремени, возложенного на нас Сатурном. Ради самосохранения каждая цивилизация должна предъявлять к своим гражданам непомерные требования, которые наносят травму каждому мужчине. Исследовав в предыдущей главе мощное воздействие на жизнь мужчины материнского комплекса, перейдем к выяснению того, насколько мужская травма необходима и (иногда) даже страшна.

На собрании юнгианского сообщества после моего выступления встал один мужчина и сказал буквально (если мне не изменяет память) следующее: «Сейчас мой возраст считается средним. Несколько лет назад, когда мне было 38 лет, жена сказала, что больше меня не любит и уходит от меня. Я был страшно расстроен. Мне хотелось умереть. Теперь я понимаю, что она сделала мне только лучше. Я прогнал ее прочь. Она заставила меня самостоятельно справиться со своим гневом и страхом, что тебя бросили. Она заставила меня справиться с самим собой».

Хотя он не употреблял слово «анима», было совершенно ясно, что жена этого мужчины заставила его войти в контакт со своей внутренней жизнью, так как не хотела больше терпеливо принимать и носить на себе все проекции, которые он на нее возложил. Боль, вызванная его травмой, была очевидна, но гораздо большее впечатление производили его мужество и желание работать над собой. Он произнес заученную фразу Ницше, ставшую афоризмом: «То, что нас не убивает, может сделать нас только сильнее».

Итак, эмоциональная травма — это обоюдоострый меч, или палка о двух концах. Есть травмы, разрушающие душу, искажающие ее и препятствующие нормальному направлению жизненной энергии, но есть и такие, которые стимулируют нас к личностному развитию и росту.

Одним из моих первых пациентов в Цюрихе был мужчина средних лет, у которого никогда не было связей с женщинами. Он испытывал сексуальное возбуждение, только фантазируя о том, как женщина бьет ребенка или как он целует женские туфли. Он никогда не видел своего отца, а его мать возглавляла одну религиозную группу. Ее нападки на его эрос наносили ужасные травмы, разрушая хрупкие основы его маскулинности.

С другой стороны, есть «необходимые» травмы, ускоряющие работу сознания, заставляя нас отказываться от старых убеждений при вступлении в новую жизнь, играя роль катализаторов при переходе к следующей стадии развития. Как заметил Юнг, за эмоциональной травмой часто скрывается человеческий гений. В этом случае амбивалентная природа травм заставляет нас учиться различать те, которые нас губят, и те, которые возвращают нас к жизни. И опять же, мы пытаемся более или менее объективно осознать то, что наши предки часто чувствовали интуитивно. Травматическое переживание всегда было решающим моментом в мужской инициации — при обретении статуса взрослого, переходе в сообщество посвященных, а иногда — и в сообщество профессионалов.

Отсюда следует еще одна мужская тайна: так как мужчины должны покинуть мать и преодолеть материнский комплекс, травма становится необходимой.

Передо мной работа американского художника XIX века Джоржа Кэтлина. Получив юридическое образование и профессию адвоката, Кэтлин пересек Миссисипи и посетил тридцать восемь разных индейских племен; во многих из них он был первым белым человеком, которого увидели индейцы. Он оставил после себя много портретов их вождей, картин с изображениями сцен охоты и совершения ритуалов. Нельзя без ужаса смотреть на его картину, изображающую ритуал инициации племени мандан сиу. Грудную мышцу неофита протыкали железным прутом, а потом, зацепив крюками за этот прут, его поднимали на веревках к потолку ритуального помещения. Так он раскачивался во все стороны, подвешенный на крюках за торчащий из груди прут, пока его совершенно не покидали жизненные силы. Затем его клали на землю, и, оживая, он выводил пальцем на черепе буйвола число быков, которых он в будущем должен принести в жертву.