Ленин и его семья (Ульяновы) - Георгий Соломон Страница 15

Я снова в России. – Болезни. – Я теряю связи. – Сбор в пользу Ленина и Л. Б. Красин. – Революция 1917 года. – Ленин в пломбированном вагоне. – Выступления Ленина с критикой Временного правительства. – Временное правительство и мир с Константинополем и проливами. – Народное движение в апреле 1917 года с убитыми и ранеными. – Совет рабочих и солдатских депутатов назначает следственную комиссию. – Я работаю в этой комиссии. – Комиссия и Керенский. – Комиссия и Ленин. – Его требования и нападки на меня. – То, что установила комиссия. – Моя кандидатура в гласные думы. – Я еду в Стокгольм. – Распоряжение Керенского о моем аресте. – Я снова эмигрант.

Россия встретила меня недружелюбно. Началась борьба за существование. Потянулись долгие тусклые годы, полные всякого рода личных напастей. Несколько лет я провел, возясь с болезнями, докторами, вынес две серьезные операции.

Далее пошли долгое лечение, пребывание в санаториях и на водах… Я отошел от революционной работы – не до того уж было…

С Лениным мои сношения оборвались сами собой. Лишь изредка я получал от него и передавал ему поклоны через случайно встречавшихся общих товарищей. Так, от одного из них я узнал – это было уже во время войны, примерно в 1916 году, – что Ленин крайне бедствует. Я принялся собирать для него средства. Сборы шли плохо: интерес и к революции, и к Ленину в обществе упал. Не могу удержаться, чтобы не сказать несколько слов об отношении Красина в это время к Ленину.

– Ну, Хромушка («Хромушка», или «Хром», было шутливое домашнее прозвище Красина, с которым обращались к нему и родные, и такие близкие друзья, как я. Реалистом он очень увлекался химией, и, возясь с хромом, он вечно приставал ко всем домашним со своим хромом, почему его и прозвали так. – Авт.), – обратился я к нему, – раскошеливайся, брат. – И я объяснил ему, в чем дело. К моему несказанному удивлению, Красин слушал меня с каким-то деревянным и скучающим выражением лица. Меня это неприятно поразило и как-то, если можно так выразиться, обескуражило и лишило всякой самоуверенности.

– Все это очень хорошо, – довольно резко, не дослушав до конца, оборвал он меня, – но только я не желаю принимать участия в этом сборе… – И он в упор, вызывающе посмотрел мне в глаза холодным взглядом. Я оправился, овладел самим собой и стал дружески настаивать.

– Эх, Жоржетта (так интимно часто называл он меня), право, ты совершенно напрасно настаиваешь… Ты не знаешь Ильича так хорошо, как знаю его я… Но оставим этот вопрос, Жоржетта, ну его к черту… Давай пойдем завтракать, уже время. (Красин, я знал это, часто в ЦК и на съездах жестоко схватывался с Лениным, который еще в Брюсселе характеризовал его словами «башка, но великий буржуй…», из-за чего тогда у меня вышел с ним тоже спор. Отойдя в эту эпоху далеко от революции, Красин при встречах и разговорах со мной, очень часто возвращаясь к воспоминаниям своего видного участия в революции, в свою очередь крайне резко отзывался о Ленине, подчеркивая его нетерпимость, его «нелепое самодержавное генеральство», часто подкрепляя свои характеристики ссылками на их общего близкого товарища Глеба Максимилиановича Кржижановского, также относящегося, по словам Красина, к Ленину весьма скептически в то время. – Авт.)

Он жил с семьей в Царском Селе, откуда и ездил каждый день в Петербург в свое правление (Сименс и Шуккерт), а потому завтракал в ресторанах. В этот раз он потащил меня к знаменитому Кюба. Но я не отставал от него и за завтраком и настаивал на своем.

– Ну, ладно, – сказал он наконец, – чтобы сделать тебе удовольствие, вот тебе моя лепта… – И он вынул из бумажника две «синенькие» (пятирублевки. – Ред.). Но я резко отклонил это «даяние» и, выругавшись, вернул ему его, сказав, что обойдусь и без его лепты.