Очерки по индивидуальной психологии - Альфред Адлер Страница 14

Благодаря такому подходу значение причинности для понимания психического события настолько ограничивается, что, хотя мы и можем ее предполагать, но не можем считать достаточной для разрешения душевной загадки и уж тем более для предсказания психической установки.

Таким образом, цель душевной жизни человека становится дирижером, causa finalis, ^[9] и вовлекает все душевные проявления в поток психического события. В этом корень единства личности, индивидуальности. Ее силы – в аспекте того, на что они направлены и к чему сводятся, а не в аспекте того, откуда они взялись и как возникли, – и определяют ее своеобразие. Поясним это следующим примером. Сорокалетний чиновник с детства страдает навязчивыми импульсами. Время от времени он вынужден с крайней педантичностью подробно записывать на листке бумаги все мелкие задачи, которые он сам себе ставит. При этом он обнаруживает скрытое чувство удовольствия, которое не может себе объяснить. Но вскоре оно гасится сильным чувством сожаления по поводу того, что он мог позволить себе тратить попусту время на такие вещи. Теперь он винит себя в том, что такими задержками он препятствовал своему преуспеванию в жизни. Некоторое время спустя повторяется та же игра.

В соответствии с накопленным индивидуальной психологией опытом подобные загадки вполне разрешимы. Мы видим, что этот человек вместо того, чтобы на пути к общности заниматься решением проблем, впутывается в непонятные затруднения. Но в данном случае он словно дезертир избегает решения стоящих перед ним общественно необходимых задач. Его чувства вины, далекие от того, чтобы улучшить положение – свое и своего окружения, – исправить прежние ошибки, только ухудшают ситуацию, поскольку еще более отвлекают его от работы, то есть являются очередными способами дезертирства. Наконец, его волнения и жалоба по поводу того, что болезнь препятствует его карьере, не нуждаются в объяснении, поскольку они равносильны утверждению: «Чего бы только я ни достиг, не будь у меня этого недуга!»

Мы видим аранжировку дополнительного театра военных действий, цель которой состоит в том, чтобы исключить основной театр военных действий. И все сопутствующие психические явления – принуждение, чувства удовольствия, чувства вины, логика и образ жизни, – насмехаясь над любыми интерпретациями их происхождения и первоначального значения, служат исключительно одной задаче: в наступательном марше жизни уклониться от решения реальных вопросов, установить по отношению к ним надежную дистанцию и создать видимость утешительного резерва: «Чего бы только я ни достиг, если бы не…»

Невроз и психоз суть формы выражения для малодушных людей. Кому открылось это индивидуально-психологическое знание, тот, пожалуй, откажется предпринимать с малодушными людьми длительные экскурсии в таинственные сферы психики. Даже в целом правильные предположения о первичном психическом событии всегда будут только желанным предлогом, чтобы отстраниться от жизненно важных вопросов. Единственное, что может здесь оказаться эффективным и принести пользу, как при суггестивной и гипнотической терапии, – это ободрение, которое непонятным образом (бессознательно?) проистекает из гуманного, терпеливого обращения врача с пациентом.

Этой формы частичного ободрения бывает достаточно только в самых редких случаях, и ее отнюдь нельзя отождествлять с нашим методом, который делает человека независимым и самостоятельным, устраняя действительные причины малодушия.

Значит ли это, что индивидуальная психология также придает значение причинам психического явления? Пожалуй, только тем, которые относятся к основному феномену, подлежащему устранению, но не тем, которые в качестве средства выражения малодушия всякий раз используются в своих целях, всегда, пока сохраняется малодушие, находятся на своем месте или могут быть заменены другими.

Следовательно, если говорить о причинах малодушия, то они всегда ошибочны! Абсолютно достаточной причины для малодушия не существует! Только это заблуждение дает нам право браться за радикальную терапию неврозов. В приведенном выше случае высокомерный, властолюбивый отец уже в детстве подавлял юношу и систематически лишал его надежды на преуспевание в жизни. Возможно, мне возразят: неужели любого ребенка можно сделать малодушным? Ныне я считаю способным на это искусство любого воспитателя при воспитании любого ребенка, особенно потому, что все человечество склонно к малодушию. Правда, силы, которые расходуются в каждом случае, различны – этому могут способствовать телесная неполноценность и препятствовать благоприятные условия. Как бы то ни было, цель данного ребенка состояла в том, чтобы превзойти отца. Поскольку он не был способен на это в открытой борьбе, он принялся спасать видимость превосходства, стал искать обходные пути и нашел выход и смягчающие обстоятельства в своем неврозе навязчивости.

Кто же настоящий дирижер, который, наверное, только там, где это его устраивает, выдвигает не естественные (самосохранение, утоление голода, любовь, получение удовольствия), а другие цели и иногда их подменяет? Который во всех феноменах играет свою игру, подчиняет себе и заставляет себе служить все формы выражения, психические и физические? Сколько их? Один или несколько? Разве возможно, чтобы индивид, то есть неделимое существо, которое мы воспринимаем и понимаем как целостность и в отношении которого мы можем предсказать – а это и есть единственный критерий понимания, – как он поведет себя в определенной ситуации, стремился к нескольким целям? Этого мы никогда не встречали. Но как быть с double vie, амбивалентностью? Разве нельзя здесь увидеть две цели? Колебание, сомнение?

Стремление к самоутверждению, в общем значении воля, всегда указывает на то, что во всем душевном событии существует движение, которое начинается с чувства неполноценности, с целью достичь высот. Индивидуально-психологическая теория психической компенсации утверждает: чем сильнее чувство неполноценности, тем выше цель личной власти.

Но если стремление к самоутверждению с его целью достижения превосходства и есть та сила, которая управляет всеми побуждениями людей, то тогда мы не можем считать его несущественным фактором. Тогда оно связано со всей нашей жизнью, тогда оно представляет собой стремление к жизни и к смерти. И действительно: оно способно разрушить или устранить наше влечение к самосохранению, наше стремление к удовольствию, наше чувство реальности, наши моральные чувства. Оно находит способ заявить о себе в самоубийстве, оно управляет нашими дружескими и любовными чувствами, оно позволяет нам переносить голод и жажду и доставляет нам боль, горе, муки на пути достижения нашего триумфа. Чем бы ни наслаждался человек, что бы он ни чувствовал и ни делал, он не может воспринимать это беспристрастно. «Ты менее Макбета, но и больше… Без счастья, но счастливее его», – поют ведьмы в «Макбете». «Разум хитер», – заявляет Гегель. Как-то Сократ, увидев одного софиста в дырявом плаще, сказал ему: «Юноша из Афин, из дыр твоего плаща глядит тщеславие». Скромность и тщеславие одновременно! Есть ли здесь честная амбивалентность? И разве это не уловка – ехать на двух лошадях, а не на одной, блистать также и скромностью? В double vie поддерживаются обе роли, чтобы помочь достигнуть превосходства. Это подобно тому как биржевой игрок в зависимости от обстоятельств ставит то на повышение, то на понижение – в обоих случаях, чтобы добыть денег, то есть власть. Так, однажды богатый пожилой бизнесмен на мой вопрос, почему он хочет заработать еще больше, если он и так может купить все, ответил: «Знаете ли, это власть, власть над другими!»