Пока ты пытался стать богом... Мучительный путь нарцисса - Ирина Млодик Страница 14

– Ты видела его? Как он?

– Видела, Валюш, придет сегодня.

– А что сказал-то? Что сказал тебе?

– Говорил, что боится тебя расстраивать, что переживает, поэтому не шел. Но сегодня придет точно. Извини, дорогая, я в метро захожу, перезвоню тебе вечером. Держись, милая. Пока.

Осень, отплакав дождями, теперь шептала о потерях, гоняя ветром опавшие листья. «Все когда-то заканчивается. Все проходит. Время терять», – шуршали листья, прощаясь с каждым из нас, и радуя наш слух своими шорохами. Тогдашняя осень с грустью ставила золоченый крест на благополучии так любимой мной семьи. Валюшка, отлежав три недели в клинике неврозов, вернулась оттуда окончательно погасшей и сдувшейся, как будто душа нашла в ее теле отверстие и через него вылетели радость, энергия и сама жизнь.

Елизавета поначалу развернула борьбу за сохранение семьи и возвращение блудного отца на родную кухню, но вскоре примирилась с поражением, когда натолкнулась на его жесткие реплики: «Это моя жизнь, дочь, и мне решать, что в ней делать. Ты не можешь указывать, как и с кем мне надлежит жить».

Смирившись через какое-то время, будучи совсем еще, по сути, девочкой, Лиза взяла на себя ответственность за финансовое обеспечение семьи, уговорив бабушку найти для нее какую-нибудь вечернюю работу. По-прежнему влюбленный в острой форме, Ромка отдавал семье какие-то гроши, ничем разумным, по-моему, это не объясняя. Валюшка не могла работать, проводя недели на больничном. Катюха по мере возможностей ухаживала за матерью, в основном следуя за ней взглядом, полным тревоги, горечи и грусти.

Одну Королеву, похоже, очень устраивало все происходящее. Она, вероятно, считала миссию по обузданию непослушного сына практически завершенной: он покинул эту деревенскую барышню. Его новая мадам, судя по всему, ожидала от него всяческих (и прежде всего финансовых) свершений, что подстегивало сына к тому, чтобы думать о деньгах. Он стал относиться к матери не то чтобы с почтением, но с большим вниманием, слегка заискивая перед ней теперь в несколько ином роде.

Теперь ему не нужно было, чтобы она признала и приняла мир его донкихотских идей, – он ждал от нее знаков, намеков, предложений, позволивших бы ему выйти на новый финансовый уровень. Остатки гордости, прежние обиды или просто дурость не позволяли ему напрямую обратиться к матери с просьбой, и он пристыженно ждал, лебезя перед ней. Королева то ли наслаждалась спектаклем, то ли ждала, пока Ромкино решение окончательно окрепнет, и он спустится с пьедестала своих романтических убеждений, чтобы попроситься в так ненавидимый им раньше мир «деляг». Маленькая Елизавета опять же была сильно заинтересована в карьере, поскольку держать дом на себе эта малышка почему-то считала своей обязанностью.

Неудивительно, что именно осень с холодными и влажными ветрами принесла Королеве ощущение реализации давно звучащих ожиданий, чувство удовлетворенности от получения точно рассчитанной прибыли благодаря долгосрочному вложению инвестиций. Словно в сказке, постепенно наступающая зима наполняла ее силой и мощью, приводя в соответствие все вокруг: даже природа, казалось, подчинялась теперь ее ледяной воле.

«…Я не могу Ее потерять! Она – лучшее, что было со мной. Ради Нее я легко оставляю все прошлое, переворачиваю его, как лист в альбоме, и начинаю новую летопись, в которой Она – главная героиня, принцесса моих Грез. Ради Нее я стану лучшим, буду радовать Ее всегда. Новая жизнь, совсем другая, ждет нас. Мы будем возводить ее вместе, проектировать и строить, отбирая все лучшее и отбрасывая все то, что стало ненужным, устаревшим, чужим. Отныне все теперь будет нашим, общим, совместным. И эта совместность свяжет нас крепкой нитью и сделает наш союз нерасторжимым…»

Ромка объявился, как всегда, неожиданно, предупредив, что едет, уже в дороге.

– Слушай, ты все так хорошо понимаешь, мне нужна твоя помощь. – Вид у него был обеспокоенный и какой-то суетливый. Уселся за мой маленький кухонный стол, с немалым трудом разместив под ним свои длинные ноги, без конца ронял чайную ложку, и я несколько раз вставала и подавала ему чистую. – Понимаешь, в ней что-то переменилось, и я не могу понять что.

– Ты о ком?

– Ну о Машуне, конечно, о ком еще.

– И что переменилось?

– До того как мы стали жить вместе, для нее как будто самым главным было то, что я рядом, что я с ней, и мы – вместе. А теперь она как будто чего-то ждет от меня… Да не «как будто», а ждет.

– И чего же она от тебя ждет?

– Я не пойму. С деньгами у нас, конечно, не густо. Понимаешь, Машенька привыкла жить совсем другой жизнью. Она же раньше была замужем за каким-то богатым мужиком, который уехал в Германию. Она не захотела поехать с ним, вот они и расстались. Машуня мне всегда говорила именно то, что я сам думал и считал, что не в деньгах счастье, не в машинах и квартирах, а в том, как ты живешь, что собой представляешь, что можешь сделать, свершить.

– А теперь что, так не думает?

– Да не то чтобы… но я вижу, сам вижу, что она привыкла к другой жизни, что ждет от меня крутизны какой-то. Трудность в том, что она не говорит прямо, а намекает как будто…

– Так ты спроси прямо.

– Легко сказать: спроси. Когда я спрашиваю, она и говорит: самое главное, что мы вместе. А сама через некоторое время: «Зима на носу. Выставка мехов в Манеже. Как ты думаешь, милый, может, нам съездить?» Мы едем, ей нравится шуба, мы покупаем, и все – жить не на что. Ну и правда, не голой же ей зимой ходить?..

– Голой не обязательно. Но и без норки в Москве, я думаю, легко можно прожить при желании. Ты ведь норку ей купил, не иначе.

– Я боюсь ее потерять. Что я за мужик, если не могу обеспечить ей нормальную жизнь? Она же не просит виллу на Мальдивах, ведь речь идет всего лишь о нормальной жизни.

– А ты в курсе, на что сейчас живет твоя бывшая семья? Их уровень жизни, насколько мне известно, даже с тобой был далек от «нормального». А сейчас и подавно…

– Не читай мне морали, не за этим я к тебе тащился. Лучше расскажи, что ты знаешь о Машеньке, ты же училась вместе с ней. Что для нее важно? Какой она была тогда?

– Я плохо ее помню, Ром, да и особо не нравилась она мне. Мне кажется, что у нее двойное дно.

– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что она лживая? Да Машка – самое чудесное существо на свете, самое искреннее и открытое.