Мед и яд любви - Юрий Рюриков Страница 12

О розовом зрении любви люди знали с незапамятных времен. Но о провидческих глазах любви, о ее ясновидении совсем не говорится ни в старых трактатах о любви, ни в новой литературе. Непонятно, почему, но за всю историю человечества этот лик любви не увидел, кажется, ни один поэт, ни один мыслитель. Может быть, дело в том, что жизнь была враждебна этому лику, не давала ему проявиться, и уделом любви была драма, трагедия, а не идиллия?

Впрочем, один человек — писатель и мыслитель сразу — нащупал это странное свойство.

Когда Пьер Безухов полюбил Наташу, в нем появилась загадочная проницательность. «Он без малейшего усилия, сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви». «Может быть, — думал он, — я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда-либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».

В этих словах явно есть парадокс — особенно если вспомнить старую истину, что любовь оглупляет человека. (Это, впрочем, полуистина, потому что любовь, как и все сильные чувства, и оглупляет и углубляет: она может притуплять обычный ум, но она резко усиливает интуицию — ум подсознания и сверхсознания). Толстой как бы говорит, что любовь делает человека умнее, что безумие влюбленного — это естественное, нормальное отношение к жизни, и оно кажется безумием только потому, что в жизни царят неестественные нормы.

Конечно, такое отношение к людям обманчиво и утопично, оно схватывает в них только одну сторону, резко приукрашивает их. Но здесь просвечивает и важная черта человеческой природы — наша стихийная тяга к идеалу.

Тяга эта очень сильна у детей: они наивно верят в человеческое совершенство, и любая слабость близкого человека поражает их как горестный удар. Тяга эта сильна и у тех, кто любит, и часто бывает, что чем сильнее любовь, тем сильнее и эта тяга.

Человек, который любит, видит в жизни куда больше красоты, чем тот, кто не любит. Возникает как бы особая эстетика любви — серая пелена привычности спадает с вещей, и человеку открывается их подспудная прелесть.

Любовь меняет все восприятия человека, делает их куда более чуткими к красоте. Эти восприятия, видимо, несут в себе тягу людей к совершенной жизни, к жизни, которая строится на законах красоты, добра, свободы, справедливости. И очень важно, что это тяга не просто разума, а и безотчетных чувств, самых глубоких эмоциональных глубин человека.

Значит, самому миру человеческих чувств больше всего отвечает гармонический уклад жизни, и сама естественная природа человека бессознательно тянется к такому укладу. Значит, и чувства, и разум человека одинаково тяготеют к тому устройству жизни, в котором воплотились высшие идеалы человечества.

Тяга к гармонии, к идеалу — родовое стремление человека, естественное, заложенное в самой его общественной природе. Эта тяга появилась в людях уже в первобытные времена. Она отчетливо отпечаталась в древней мифологии, которая родилась еще до религии — в ассирийской, египетской, греческой, индийской, китайской, в мифологии всех племен Австралии, Африки, Океании, Америки.

Мифология — это ведь не просто «ложное объяснение движущих сил жизни». Это прежде всего вид утопии, вид создания идеала. В образе всемогущих богов и героев воплотились — в детском, сказочном виде — идеалы древних людей, их стремление быть владыками тех сил, чьими рабами они были. И хотя эти идеалы выступали тогда в испуганной, искаженной страхом и незнанием форме, они вобрали в себя тягу людей к совершенству, их стремление быть всезнающими, всесильными, всемогущими.

В древней мифологии уже были собраны почти все главные мечты человечества, которые живут и сейчас: тяга к повелеванию бегом ветров, течением рек, тяга к могучему труду, которому все доступно, к мгновенно быстрому передвижению и полетам, к свободной от нужд и тягот жизни, к равенству и справедливости. Это были первые великие социальные утопии и в них впервые появились зародыши тех всечеловеческих идеалов, знамя которых потом подхватили лучшие силы человечества.

Двадцать четыре века назад Платон создал первую в человеческой культуре философию любви; она была очень крупным шагом в постижении человеческой любви, а позднее стала истоком для большинства любовных теорий.

Любовь для Платона — двойственное чувство, она соединяет в себе противоположные стороны человеческой природы. В ней живет тяга людей к прекрасному — и чувство чего-то недостающего, ущербного, стремление восполнить то, чего у человека нет. Эрот двулик, говорит Платон, он несет человеку и пользу и вред, дает ему зло и добро. Любовь таится в самой природе человека, и нужна она для того, чтобы исцелять изъяны этой природы, возмещать их.

Так впервые в нашей цивилизации возникла мысль о великой вздымающей силе любви, о ее роли творца, исправителя людской природы, ваятеля лучшего и целителя худшего в ней.

Одна из основ любовной теории Платона — его учение о крылатой природе души. Человек для Платона, как и для других идеалистов, состоит из бессмертной души и смертного тела. Душа человека — маленькая частица «вселенской души», и сначала она парит в «занебесной области», по которой разлита «сущность», «истина» — великое первоначало всего мира.

Потом душа теряет крылья, не может больше витать в божественном мире и должна найти себе опору в смертном теле.

Но, живя в нем, частичка вселенской души рвется назад, в занебесную область. А чтобы вернуться туда, ей надо окрылиться, восстановить крылья. Именно это и делает любовь: когда человек начинает любить, его душа как бы вспоминает занебесную красоту, занебесную сущность жизни, и это окрыляет ее. Любовь, по Платону, дает человеку исступление, и это исступление — мостик между смертным и бессмертным миром. Таинства любви ведут человека к высшим таинствам жизни, к ее сущности, они дают душе вспомнить отблески великой божественной истины, в которой она жила.

Поэтому любовь у Платона — лестница, которая ведет к смыслу жизни, к бессмертию. Это гигантски важная часть человеческого существа, одно из самых главных проявлений человеческой природы. Любовь превращает человека в часть мирового целого, связывает его с землей и небом, с основами всей жизни. Она делает человека больше, чем он есть — поднимает его над самим собой, ставит между смертными и бессмертными…

В мифологическом, карнавальном наряде здесь выступает самая державная, самая стратегическая роль любви — и самое неясное ее свойство: ее загадочная сила, которая прорывает тленные путы будней, вздымает человека над бренным миром и делает его как бы надчеловеком, как бы полубогом…