Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак Страница 11

Несмотря на раннее творческое созревание, в университете Ницше далек от мысли, как себя применить. Не найдя ничего лучшего, он остановил выбор на филологии, к которой был равнодушен, но которая не вызывала негативных эмоций. После решительного разрыва с товарищами-студентами учебная атмосфера начала угнетать Фридриха, и он решительно бежал из Бонна. Подавленный, угнетенный собственным забвением и теряющий свое «Я» в оглушительной тоске, он прибился к новой пристани – Лейпцигскому университету. Самые сложные решения давались Фридриху легко, и он, проникшись неиссякаемой любовью к себе, никогда о них не жалел.

Перемена места принесла свежесть в его блуждающие мысли. Именно в Лейпциге молодой искатель истины ожил, купив однажды неизвестную книгу незнакомого автора – «Мир как воля и как представление» Артура Шопенгауэра. После ее прочтения в душе молодого человека словно произошел взрыв атомной бомбы – он был так потрясен, что в течение двух недель спал лишь по четыре часа в сутки, пребывая в блаженной невесомости размышлений о прочитанном. Приход в мир Ницше Шопенгауэра ознаменовал одновременно и его полный отказ от веры в Бога.

Еще задолго до Шопенгауэра Ницше, вечно уходящий в себя и книги, заметил духовную и физическую слабость своего окружения и тщетность, бессмысленность его существования. Осознавая собственную несовершенность и слабость как представителя рода человеческого, он искал альтернативные способы укрепления духа. Подсознательно веря в существование непреодолимой космической силы внутри самого человека, Ницше начал страстно искать их в себе. Когда же великий пессимист Шопенгауэр безраздельно и навсегда захлестнул будущего мыслителя, последний, кажется, стал ближе к определению своей дороги. Он вдруг прозрел, что миром управляют не какие-то там законы или провидение, а более важный и еще не познанный феномен – ВОЛЯ. Артур Шопенгауэр был первой, отправной точкой на жизненном пути Фридриха Ницше.

С того момента, как Ницше начал осознанно идентифицировать себя во времени и в пространстве, потребность в самовыражении стала его главной потребностью. Он хотел быть лучшим, самым лучшим. Это желание проистекало из бурных потрясений детства и долгих размышлений наедине. Будучи индифферентным к самим знаниям в области филологии, он, тем не менее, достиг такого феноменального уровня, что его не могли не заметить в академическом мире, так же как когда-то в детстве окружающие восхищались его умственным превосходством над сверстниками. Даже при его полуравнодушном подходе к самой науке, при условии, правда, исключительных отношений с ведущим профессором – Ницше поставил целью стать его лучшим учеником и стал им (еще один пример ницшеанского подхода ко всему в жизни – твердое решение, и еще более твердое приведение его в действие) – молодой, не-оперившийся и не имеющий научной степени человек получил удивительное предложение. Взять кафедру Базельского университета! Но опять-таки, обязан Ницше был только себе. В своем желании понравиться наставнику он так глубоко копнул предмет и так хорошо написал несколько прикладных статей, что пройти мимо него просто не могли. Оценка выпускника была уникальной: Фридрих Ницше получил диплом без экзамена, поскольку, согласно Д. Галеви, «лейпцигские профессора не считали удобным экзаменовать своего базельского коллегу».

И все же молодой руководитель кафедры не был окрылен – он еще точно не знал своего направления, а преподавание в Базеле, студенты, наука – это могло быть лишь средством: слишком хорошо он знал истинную цену науке. Еще до приезда в Базель Ницше высказался о своем назначении, что «стало одной пешкой больше». Он прекрасно понимал, что великий человек может быть и профессором, но профессор – далеко не всегда бывает великим… А Фридрих Ницше уже тогда жаждал славы, признания, гигантских побед – все это настойчиво требовала его душа, и ради этого он был готов на любые жертвы… Он твердо решил стать великим.

Размышляя о том, не превратит ли научная и преподавательская деятельность его в простого, загнанного повседневными мелочами обывателя, выпускник университета написал: «Сделаться филистером, стадным человеком, – да хранят меня от этого Зевс и Музы!… Философская серьезность так глубоко вкоренилась в меня, истинные и вечные проблемы жизни и мысли так ясно были мне указаны таким великим толкователем таинств, как Шопенгауэр, что я навсегда защищен от постыдного отступления перед Идеей». То есть, поступая в университет, будущий автор жестоких откровений уже знал, что это не его путь, что это временно и преходяще. Ницше лишь давал себе отсрочку: ему нужны были средства для обеспечения своего существования и ему нужно было время, чтобы окончательно определиться с собственной судьбой. Начав набредать на свою жизненную тропу, он сделал тактический шаг в сторону от цели, но пообещал себе освободиться от этой ноши, как только выпадет такая возможность. А письма и дневники служили своеобразным закреплением решений, сжиганием мостов и превращением своих слабостей в монолитную твердую породу непреклонности и безвозвратности.

Открытие Шопенгауэра стало для Ницше и открытием идеи, ибо после этого уже ничто не овладевало его мозгом так сильно, как философия и поиск ответов на вопросы о сверхъестественной силе внутри человеческого существа. Он словно почувствовал внутренний толчок, чтобы сформулировать для себя высшую цель: «Пусть множество посредственных людей занимаются насущными, практическими целями. Для меня же страшно даже подумать о такой участи!». Но часто Ницше еще опасался полной откровенности с самим собой – пока внутреннее чувство не отвердело до кристалла.

В приобретении недостающей для атаки мира твердости духа молодой Ницше был обязан еще одной встрече, ставшей самым важным открытием. Познание Рихарда Вагнера – только что взошедшей звезды на мировом небосклоне эпохальной музыки и находящегося в зените славы на момент появления Ницше. Для будущего молодого целеустремленного человека эту встречу трудно переоценить. Влияние Вагнера, как и влияние Шопенгауэра, отразилось на всех без исключения работах философа. Однако едва ли не самой удивительной деталью в продолжительных взаимоотношениях двух отважных первопроходцев в творчестве, страстно любящих жизнь и безбоязненно бросивших вызов всему человечеству, был странный факт, что дружба началась и закончилась по инициативе самого Ницше.

Внутренне трепеща перед уже признанным светилом, к тому же более чем в два раза старшим по возрасту, он нашел в себе силы для формирования такой самооценки, которая позволила обращаться с великим музыкантом-отшельником на равных. Но и сам он настолько потряс мастера своей внутренней силой и уникальной мощью интеллекта, что уже после нескольких встреч внезапно был приглашен на празднование его 60-летия. Именно Вагнер был первым, кто поверил в звезду Ницше, и первым, кто посоветовал ему издать книгу, в которой были бы собраны все новые идеи, революционные для разучившейся мыслить Европы, пораженной, словно неизлечимой болезнью, «вульгарным догматизмом». Вагнер неожиданно высоко оценил Ницше, и это дало Фридриху настолько окрыляющую силу, что в один миг он неожиданно преодолел земное притяжение и поднялся над всем миром. Это был тот уровень ободрения, который раз и навсегда меняет самооценку. Однажды великий музыкант написал молодому талантливому философу: «Если б вы стали музыкантом, то из вас вышло бы приблизительно то же самое, как если бы я посвятил себя филологии». Вагнер сознательно постарался поставить знак равенства между собой и начинающим искателем истин, и это было поразительное, почти немыслимое достижение Ницше, с которого реально был дан старт его победного шествия по миру. Однако это восхождение было воображаемым и относилось исключительно к внутренним победам Ницше. Непререкаемый авторитет Вагнера заставил базельского профессора поверить в верность избранного пути, в чем он, конечно, еще сомневался.