Складка времени. Сущность и критерии - Андрей Курпатов Страница 10
Складка времени. Сущность и критерии - Андрей Курпатов читать онлайн бесплатно
И все-таки не удержусь, вот небольшая цитата: «Базирующаяся на обратимости психического времени форма воображения, без которой реальное регулирование хода деятельности невозможно, представляет собой аналог оперативной памяти, который естественно назвать оперативным воображением. Последнее не совпадает с теми формами когнитивного и эмоционального воображения, которые не включены в реальное регулирование и тем самым могут не носить характера фактически функционирующих программ, реализация которых требует обратимого движения по оси психического времени. Актуальное же функционирование образов воображения именно в качестве программ деятельности сопряжено, по-видимому, именно с формой оперативного воображения. Последнее связано не с абстрактно-логическим интеллектуальным отображением времени путем соответствующих умозаключений о временной последовательности событий, а с исходными формами психического времени, непосредственно воспроизводящими его течение от прошлого через настоящее к будущему» [24]. Продрались? Неподготовленный читатель может облегченно выдохнуть…
Что здесь важно? Развертка времени внутри нашей головушки – это не просто «игра ума»: мол, мы подумали, что нам надо что-то себе представить (хоть из «прошлого», хоть из «будущего»), и представили («продуктивное воображение», © Иммануил Кант). Нет, это процесс почти физиологический, оно само представляется («репродуктивное воображение», © Иммануил Кант). Само по себе, само собой! Любое движение нашей мысли автоматически сопровождается созданием психикой времени – туда-сюда-обратно, словно бы внутри нас живет самый настоящий Хронос.
Так можно ли себе представить, что движения нашей мысли таковы, что время разворачивается, а точнее, сворачивается в складку? Вполне, если, конечно, мы поймем, что это за движения нашей мысли такие, которые влекут не развернутое, а сложенное время.
Инфляция идентичности
[первый критерий «складки времени»]
Тогда, еще будучи «в застенках» Нахимовского училища, я думал, что мое ощущение остановившегося времени связано с изоляцией, с территориальным ограничением, а в еще большей степени – с бесчеловечной концентрацией социальности. Но дело, как я сейчас понимаю, было в другом.
И теперь я хочу обратить ваше внимание на одну несообразность, которая странным образом прокралась в структуру тех моих юношеских воспоминаний. Дело в том, что численный состав моего – 44-го – взвода Нахимовского военно-морского училища указан верно, нас действительно было 27 человек. И когда я вспоминаю ту свою старую «виртуальную дневниковую запись», я отчетливо помню, что речь в ней шла именно о 27 человеках. Но на самом деле их было 26. 26, потому что 27-м был я. Иными словами, я тогда, оказавшись в той складке времени, неосознанно причислял себя к числу 27-ми, хотя в действительности я должен был прибавлять себя к 26-ти. То есть я в каком-то смысле не воспринимал себя отдельным, само-стоящим, присутствующим, бытийствующим… Я не ощущал свое «есть» (хотя, как вы понимаете, само слово «Есть!», ответствуя командирам, произносил более чем часто).
Меня тяготила эта неотступная общность людей, заключенных друг с другом, в которой я сам же себя и обнаруживал, но при этом, как я сейчас понимаю, себя из нее на самом деле не выделяя. И это, мне кажется, является неким специфическим дифференциальным признаком «складки времени»: парадоксальное единство-противопоставленность социального – я не могу помыслить себя вне той общности, в которой я замкнут, но при этом внутренне я эту общность не понимаю, не принимаю и потому противопоставляю себя ей (впрочем, как мы видим, – абсолютно безуспешно и на самом деле абсолютно формально, то есть это только моя «поза»).
Но коли так, то я не понимаю и не принимаю и самого себя (разумеется, ведь я не выделяю себя из той социальной массы, которую я «не понимаю и не принимаю»), однако же это не мешает мне пребывать в полной, идеалистической уверенности, что с кем-кем, а со мной-то как раз все хорошо и все понятно. Таким образом, мы имеем дело со своеобразным психологическим конфликтом: внутри себя самого я сам себе, грубо говоря, не нравлюсь (хотя и не осознаю этого), однако компенсирую это мое подсознательное неприятие самого себя обвинениями других – внешнего, окружающего меня мира, то есть классическая такая проекция по Вейнингеру-Фрейду и ситуативная экстернальность по Джулиану Роттеру [25].
Иными словами, речь идет о специфической утрате идентичности, специфичность которой состоит в том, что сам субъект этой утраты не осознает – думает, что идентичность у него по-прежнему есть, хотя в действительности она у него отсутствует.
Надо ли объяснять, что, учитывая весь мой предельно «гуманистический» (по крайней мере, на тот момент) образ мысли, я был, мягко говоря, не в восторге от окружавшей меня военщины и порядков, которые являлись, скорее, нравом стаи (хотя и не самой плохой, надо признать), нежели подлинной человеческой общностью? Это правда, я был не в восторге. Но тут этот самый парадокс. Если бы кто-то в те мои славные годы спросил меня: что ты думаешь о своих товарищах по оружию? Я бы, вероятно, многое рассказал ему «о них» (то бишь о нахимовцах) – как они живут, чем они живут, что думают, чего хотят, что чувствуют и тому подобное. Но если бы потом вопрошавший сказал – мол, ну ладно, хватит о них, расскажи теперь просто о себе… Этот вопрос, уверен, поставил бы меня в полнейший тупик, потому что единственное, что бы я мог на это ответить – так это повторить уже сказанное «о нас» (прозвучали бы, конечно, какие-то несущественные отличающие меня от других подробности, но именно несущественные, неопределяющие). И понятно, что я сделал бы это без всякого удовольствия, с трудом подыскивая слова, но ничего другого, чего-то по-настоящему особенного, думаю, мне бы на ум не пришло.
При этом я же страдал от них, от этих окруживших меня (хоть, понятно, и не по своей воле) людей! Они были моими цепями, моей пыткой, моими «тяготами и лишениями» воинской службы. То есть на уровне сознания я предельно противопоставлял себя им, но оказывается, при всем при этом я был в них растворен, я был им тождественен! Все выглядит так (причем, наверное, так оно и есть), что проблема была не в них, а во мне: это я не принимал себя таким, каким я на самом деле был – там, в той своей «складке», но проецировал это мое неприятие себя на тех, с кем я проводил это время, «все время» – на училище, взвод… А теперь продолжим это перечисление, чтобы отвлечься от моей личной истории и увидеть работу данного принципа в целом – семью, страну, народ. «У нас все время так».
Уже больше десяти лет тому назад я написал так и не опубликованную, впрочем, статейку под броским названием «Они ненавидят русских». В ней я не без иронии рассматривал один наш широко распространенный национальный дискурс: мыслящие люди в России обожают ругать «русских» («россиян») – мол, долго они запрягают, а потом еще и не едут, страдают «открытой душой», а делом не занимаются, общительны, но недоверчивы и «себе на уме», пьют горькую и ругают власть (на чем свет стоит), но на выборы, например, не ходят, гражданской ответственностью не отягощены, ментальность у них какая-то не такая и т. д. и т. п. Перечень этих наших претензий к «русским» («россиянам») всем нам хорошо известен. Но проблема в том, что мы и есть те самые «русские» («россияне»), и носители указанного дискурса из той же пробирки. Так и хочется их спросить: «ну ладно, хватит о них, теперь расскажи просто о себе»… Поэтому тут только одно из двух: или сами утверждения этого дискурса напрочь ложные (а потому, соответственно, изрекающие их глупы до неприличия), или же перед нами тщательно закамуфлированная «самокритика», мазохистское самобичевание (но разве же осознает себя российский «интеллектуал» унтерофицерской вдовой, которая сама себя высекла?).
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments