Княгиня Монако - Александр Дюма Страница 98

Вид этого человека заставил меня содрогнуться, напомнив о бедном Филиппе. Очевидно, он находился здесь, раз его страж был тут. Я открыла было рот, чтобы спросить, что стало с моим другом, но вовремя вспомнила о том, в какой строжайшей тайне все это держали, и лишь пообещала себе прибегнуть к хитрости и ловкости, чтобы выяснить что-нибудь о судьбе Филиппа.

К счастью, г-н де Валантинуа не узнал человека, которого он видел в Авиньоне, а тот сделал вид, что тоже не узнает посетителя; ему было бы весьма затруднительно давать какие-либо объяснения. Господин де Сен-Map — крайне осторожный человек.

Нас приняли со всевозможными почестями; весь гарнизон был поставлен под ружье. Я оглядывалась вокруг в поисках бедного Филиппа, но не увидела ни его, ни малейшего признака его присутствия. Мне подумалось, что моего друга держат взаперти в наказание за его побег. Господин де Сен-Map шел впереди нас по темным мрачным коридорам; он показал лестницу, окутанную мраком, и мое сердце сжалось по неведомой мне причине — то было предчувствие будущего.

Нас ввели в огромную комнату, обтянутую кордовской кожей с поблекшей позолотой; нещадно коптившая лампа освещала лишь середину помещения. Для нас зажгли свечи канделябра с несколькими рожками, однако там было холодно, и я дрожала.

— Госпожа герцогиня, — сказал мне комендант, — эти покои недостойны вас, но я принимаю вас как могу, а не как хочу. Королевская служба вменяет мне в обязанность полное уединение. Я живу в этой крепости один, а привычки старого солдата не похожи на привычки княгини. Так что покорнейше прошу меня извинить.

— Вы живете один, сударь? — спросила я.

— Да, вместе с моими подчиненными, сударыня, они немногочисленны.

— Много ли у вас узников?

— Я точно не знаю, сколько их.

Это означало: «Не задавайте мне подобных вопросов, вы все равно ничего не узнаете».

Господин де Валантинуа, по своему обыкновению, уже попросил отвести его в отведенные ему покои; у него были все те же причуды: каждый вечер он должен был беседовать со своим камердинером в течение четверти часа. Я осталась наедине с комендантом и отважилась сказать:

— Сударь, я обязана изъявить вам благодарность и признательность, и я отнюдь не забыла об этом. Два года тому назад, в Лангедоке, вы оказали нам с матушкой большую услугу. Господин де Сен-Map молча поклонился.

— Вероятно, вы, к моей чести, меня узнаете?

— Вы в этом сомневаетесь, госпожа герцогиня?

— В ту пору с вами жил ваш досточтимый сын, как мне кажется, или один из ваших досточтимых племянников. Я его здесь не вижу, где же он?

Я постараюсь произнести эту фразу как можно более безучастным тоном, но мой голос тем не менее задрожат. Господин де Сен-Map ответил, напустив на себя скорбный вид:

— Увы, сударыня, тот молодой человек не был мне ни сыном, ни крестником, он был моим питомцем, но Бог отнял его у меня: он умер.

Я почувствовала, как мое лицо побледнело, и мне стоило огромного труда сдержаться; я понимала, что за мной наблюдают, а взгляд этого человека был пронизывающий, как стрела. Я опустила глаза; когда я их подняла, он по-прежнему смотрел на меня, но уже с торжествующим видом, благодаря чему меня осенила догадка. Господин де Сен-Map меня обманывал: Филипп все еще был жив, Филипп находился в Пиньероле — я чувствовала это в глубине души, я была в этом уверена. В ту же самую минуту я приняла решение все выяснить. Чтобы достичь этой цели, следовало играть с этим тюремщиком комедию и убеждать его в своей искренней скорби, ибо он, несомненно, знал о наших с Филиппом отношениях больше, чем я предполагала.

— Печально, сударь, весьма печально умирать в столь юном возрасте. Отчего же он умер?

— От воспаления легких, сударыня; он слишком разгорячился во время охоты, которую страстно любил.

Я вздыхала так искренне, что г-н де Сен-Map мне поверил. Он решил, что убедил меня. При всех его полицейских навыках, мне удалось ввести его в заблуждение, тем более что я приняла безутешный вид, на который г-н де Валантинуа не преминул обратить внимание. За ужином я ничего не ела; к тому же нам не особенно хорошо прислуживали за столом. Комендант был предупредителен по отношению ко мне, насколько это возможно для воспитанного человека и тюремщика. Боже мой! До чего же я его ненавижу!

Словно по моей подсказке, г-н Монако действовал и рассуждал как никогда разумно. Он объявил о своем намерении провести в Пиньероле два дня, чтобы дать отдохнуть животным и людям, а тем временем обсудить дело заключенного. Господин де Сен-Map изъявил полную готовность оказать содействие министру и быть ему полезным, в особенности после того как он прочел письмо, в котором маршал говорил о королеве-матери. Проявляя необычайную любезность, он даже заявил, что мы могли бы встретиться с арестантом.

— Стало быть, свидания с узниками разрешены? — спросила я с самым простодушным видом.

— Не со всеми и не для всех, сударыня; но я ни в чем не могу отказать господину герцогу.

— Как они живут? Пребывают ли они в одиночестве? Есть ли у них какие-нибудь радости, какие-нибудь развлечения?

— Сударыня, люди попадают в тюрьму не с тем, чтобы забавляться, однако я прилагаю усилия для того, чтобы моим заключенным жилось как можно лучше. Временами я допускаю их к своему столу и позволяю тем, кто не сидит в одиночных камерах, встречаться; у них есть аллея для прогулок, они играют в карты, я даю им книги, и так проходит время. — Много ли тех, кто сидит в одиночных камерах? — Только один человек, сударыня.

— Что такое одиночная камера? Расскажите, пожалуйста. Простите, возможно, я слишком любопытна, но, видите ли, мне еще не доводилось бывать в тюрьме, и всякий человек не прочь узнать что-то новое: как знать, что приберегло для нас будущее!

Я играла с судьбой, не подозревая о том, что настанет день и этот тюремщик будет держать за теми же самыми запорами, в той же самой одиночной камере человека, дороже которого для меня нет никого на свете, и не предполагая, что эти напугавшие меня запоры, стены и бастионы будут окружать его так же, как и несчастного Филиппа. Комендант смотрел на меня, улыбаясь особенной, только ему присущей улыбкой, и отвечал мне чрезвычайно любезно; таким образом я узнала, что несчастные, которых держат в одиночных камерах, остаются там без всякого общения пожизненно, никуда не выходя и ни с кем не разговаривая; место их обитания — большая башня, более мощная и надежно защищенная, чем другие; вход в нее преграждают три железные двери, отдельная охрана и бесчисленные препятствия, не позволяющие арестантам даже дышать. Сквозь решетки на их окнах не пролетела бы даже муха.

— Успокойтесь, госпожа герцогиня, — прибавил комендант, — ваш подопечный находится в другом месте.

Разумеется, мой подопечный был в другом месте, но тайное чувство говорило мне, что в одиночной камере был Филипп, что ребенок, которого прятали в Венсенском лесу, подросток из замка в Лангедоке, который стал молодым человеком, теперь томился в этих стенах, находясь в руках этого палача. Я разглядывала все, что меня окружало, словно надеясь обрести ключ к этой тайне; и тут я заметила за спиной г-на де Сен-Мара одного лакея, лицо которого было мне знакомо; я не помнила, где я с ним встречалась, но была уверена, что вижу его не в первый раз. Мне показалось, что этот человек — правая рука коменданта: он следил за всем, и его хозяин всецело доверял ему. Слугу делали легкоузнаваемым его смуглая кожа, карие глаза и белоснежные зубы: то был Хитано. Обнаружив это, я вспомнила, что этот лакей был в Бидаше — он входил в шайку моей доброй подруги.